В газете сообщалось об отречении царя и об образовании временного правительства.
— Жди теперь отца!
О том, что Семен Савушкин привез из города газету и в этой газете написано, что царь отрекается от престола, стало известно не только в Вареновке, но и на Боковке, и в Разореновке. И вечером в хату к Мишке набилось столько народу, что некоторые должны были стоять в кухне и оттуда слушать манифест царя об отречении от престола. Манифест Мишка читал чуть ли не десять раз и почти заучил его наизусть.
Казалось, среди зимы в деревню пришла весна.
Мужики каждый день собирались у Ксенофонта. Он приносил из барской конторы большую газету, читал ее и растолковывал:
— Есть люди, которые хотят, чтобы власть передать в рабочие руки. Но этого не будет: не рабочий, а крестьянин является фундаментом в государстве. Откуда, — спрашивал он, — появился рабочий? Из деревни. Рабочий — только сын крестьянина. А еще не было такого, чтобы отец сыну подчинялся…
И вот однажды Семен Савушкин, побывав в городе, приковылял к Мишке и принес ему маленькую газетку «Солдатская правда».
Временное правительство в этой газете именовалось как правительство предателей революции. В ней просто и понятно растолковывалось про Ленина и его партию большевиков.
— Ты понимаешь теперь, куда нас сбивал этот «сена фунт»? — глянул на Мишку Семен и, нервно ударив костылем о колодяшку, добавил: — Я ему нынче вопросец подсуну…
И в тот же день Семен спросил Ксенофонта:
— Ты вот все про временное правительство… А скажи-ка правду про Ленина: кто он такой и за что он борется?
Ксенофонта этот вопрос будто шилом уколол, и он запальчиво, что бывало с ним редко, начал нести такую околесицу, что Мишка не удержался и крикнул:
— Ты про большевиков ничего не читал и ничего не знаешь!
— Еще грамотей нашелся! — бросил в ответ Ксенофонт.
— Ты не кричи, а прочитай нам, что он пишет, — спокойно сказал Семен. — Не пишет ли он, чтобы землю отдать крестьянам, а фабрики и заводы — рабочим?
— Тебе в городе, наверно, кто-то мякиной башку набил, а ты повторяешь, как попугай, — зло бросил Ксенофонт.
— Теперь мне ясно, какую ты дугу гнешь, — сказал Семен. — Нам, мужики, никакой правды здесь не узнать. Надо самим действовать. Весна не за горами, пора землю делить. Правда — вот она! — И он потряс над головой маленькой газеткой.
С тех пор мужики разбились на два лагеря: одни, побогаче, собирались у Ксенофонта, другие, победней, — у Семена Савушкина.
Мишка с нетерпением ждал весны. Он уже наметил себе участок помещичьей земли — ровный, черный, жирный, примыкающий почти к огородам Кобыльих выселок. И Семен Савушкин, и Митькин отец, и Макар Ярочкин, и деда Акима сын Иван говорили: «Тебе, Миша, если отец не вернется, как сироте и как твои братья на войне, в первую голову отрежем самой лучшей земли и дадим лучшую лошадь и плуг».
Но весна пришла, а землю поделить не удалось. Приказ о дележке земли не выходил, а итти силой мужики боялись.
Ксенофонт стращал: «Пусть попробуют что-либо взять! За лыко-ремешок отдадут, как в 1905 году».
Богачи молчали, а зажиточные, вроде Ерошкиного отца, говорили, что землю надо брать за выкуп.
Мишка очень боялся выкупа: на выкуп у него с теткой денег не было.
Граф Хвостов уехал из поместья сейчас же после известия о революции. Но охрана в имении была увеличена. Управляющий графа, пан Голембиовский, прозванный мужиками за длинные усы и высокие охотничьи сапоги «кот в сапогах», держался с мужиками попрежнему пренебрежительно и высокомерно. Мишка снова нанялся пасти вареновское стадо. Тетка Арина по этому случаю ему заметила:
— Вот тебе самое подходящее занятие. Хозяйствовать ты еще мал.
С начала весенних работ брожение несколько улеглось. Каждый занялся своими делами. Весенний день — год кормит. Снова пошли собрания и сходки после уборки. В это время как раз с фронта вернулся старший Митькин брат — Егор. На фронт он уезжал веселым, кудрявым, краснощеким парнем. Теперь вернулся стриженый, пасмурный, злой. В день его приезда к Митьке в хату сошлись почти все вареновские мужики, чтобы подробно узнать, как идут дела на фронте, какая самая «правильная» партия, потому что в Вареновку приезжали десятки «орателей», и из их слов выходило, что все партии «правильные». Но этого быть не может.
Егор говорил мало и неохотно.
— Ты ж как — на побывку или насовсем? — начал разговор Ксенофонт.
— Насовсем. Довольно. Повоевал — и хватит, — сказал Егор.
— Да ведь оно и нам тут не мед был. Армию ведь мы, трудовое крестьянство, довольствием снабжали, — притворно вздохнув, заметил Ксенофонт.
Егор бросил на него сердитый взгляд, достал из кармана гимнастерки исписанный листочек бумаги и, повертев его в руках, прочитал:
— «А тут людям как и нет войны. Ксенофонт купил у разореновцев три десятины земли по триста рублей за десятину. Только далеко ездить обрабатывать, хочет с кем-нибудь поменяться. Ефим Пузанков тоже хочет покупать землю…» Вот как вы жили. Может быть, хочешь, чтоб еще почитал?
Мишка потупился: Егор читал отрывок из его письма.
— Да ведь за трудовые же купил, не украл, — пояснил Ксенофонт.
— Да, за трудовые! — зло сказал Егор.
Наступило неловкое молчание.
— Так что же оно все-таки дальше будет? — робко спросил Егора Макар Ярочкин.
— Дальше надо землю брать да обрабатывать, — сказал Егор и добавил: — Вот соберем сход, тогда потолкуем…
А на другой день по всей Вареновке прошла молва: Егор — большевик.
Тетка Арина сказала об этом Мишке, перекрестилась и наказала: «Ты от него подальше держись».
Мишка на серой семеновской кобыле объезжал вареновские и боковские дворы, стучал в окна и объявлял:
— Нынче в избе деда Акима будет собрание. Вопрос насчет помещичьей и монашеской земли. Докладывать будут фронтовик Егор Капустин и приезжий из города.
— Не фронтовик, а бегляк, дезертир, — поправил Мишку дед Моргун.
Народ на собрание шел густо. Большая горница, где когда-то за Акимову душу была принята обыкновенная навозная муха, доотказа наполнилась народом. Подвешенная на дужке к потолку лампа светила тускло. На этот раз на собрание пришли даже Ермил и боковский Федот, которые на собраниях никогда не бывали и только от других, стороной, разузнавали, «о чем там говорили сумошники».
Долго ждали приезжего из города, но его не было. Тогда Егор зашел за столик и заявил:
— Семеро одного не ждут. Этот вопрос мы можем и сами решить. Слава богу, не маленькие. Назначайте людей в президиум.
В президиум назвали Егора и Ксенофонта. Потом добавили деда Моргуна.
— А протокол записывать еще предлагаю Мишу Яшкина! — выкрикнул Семен Савушкин, глянув на Мишку, который сидел на сундуке с Митькой, Сашкой, Петькой и Ерошкой.
— Не Мишу, а Михаила Ивановича, — поправил с усмешкой Егор, пояснив: — Ему уже пятнадцать лет.
— Молод еще, — заметил дед Моргун.
— Небось, писать он не молод, всем солдатам письма писал, — настаивал Семен Савушкин.
— А кто у нас еще может писать? У нас-то и писать больше некому, — заметил Иван, сын деда Акима.
— Пусть пишет! — раздалось несколько голосов.
Мишке от этих споров стало как-то неловко, и он быстро встал, чтобы выйти во двор. Но Семен задержал его.
— От общественного дела не имеешь права отказываться, — сказал Семен. — Это, брат, не письма солдаткам, а дело серьезное, земельное.
Когда Мишка с тетрадкой занял угол стола, а Егор, пощипав усы, произнес: «Собрание считаю открытым», кто-то из кухни крикнул:
— Из города приехали!
Егор нахмурился и остановился в ожидании.
Приезжий был в защитном плаще, мал ростом и вертляв, как воробей.
— Здрасте, граждане! — сказал он картавым голосом.
— Здрасте! — вразброд поздоровались мужики.
Первое слово Егор предоставил приезжему. Приезжий объяснил, что фамилия его Петухов и что он представитель уездной власти.
— До нас дошли слухи, — сообщил он, — будто в Вареновке и Осинном не в меру революционные элементы (Ксенофонт Голубок тут кивнул головой и улыбнулся) сбивают народные массы на путь грабежа, на путь анархии.
