Литмир - Электронная Библиотека

В наушниках хрипло рявкнуло:

— Лево, десять метров.

Не переставая стрелять, я обернулся. В огромном сугробе с трудом угадываются развалины здания, что стоят немного выше уровня улицы. Полуметровые стены способны защитить ноги, а это то, что нам надо. Один за другим мы отступаем туда.

Новая неприятность не заставила себя долго ждать. Ребята один за другим отчитались, стараясь сдерживать отчаяние в голосе:

— Я пустой, кэп!

— Последний магазин!

— Патроны на исходе!

Над самым ухом, обдав запахом спирта, прозвучал хриплый голос Тимура:

— Костян! Вертушку зови, патронов нет!

Наверное, там бы мы и остались, начнись вдруг «метель». Да и сыграло свою роль то, что от Гарнизона мы успели уйти всего ничего. Васильич вертушки ценит больше жизни звена солдат, может и не прислать. Но в тот день нам везло.

Патроны закончились на удивление быстро. Отбиваясь у каких-то развалин штыками и пиная слишком ретивых крыс ногами, мы мысленно прощались с жизнью. Мышцы, утомленные бесконечной битвой в тяжелой броне, жалобно ныли. Рука с зажатым штыком уже не так метко поражает цель. Приходится бить дважды, не успевая отмахиваться бесполезным КАтом. Ноги уже не держат, скользят в лужах крови и ошметках крысиных тел. Быстро иссякают последние силы, а организму уже неоткуда брать новые. Пропал даже вездесущий страх. И в тот момент божественной музыкой прозвучали звуки разрубающих воздух над головой вертолетных винтов. Застрекотал авиационный пулемет, расшвыривая тела крыс. Спала веревочная лестница, и ребята один за другим рванулись к спасению.

Вот тогда-то я и расслабился. Последнее четкое воспоминание — яркая, затмевающая всё боль. На каждой руке повисло по крысе, в бронированные щитки на ногах вцепилось не меньше десятка тварей. Рычат, сминая сильными челюстями броневые пластины, норовят добраться до вожделенной плоти. И… темнота.

Дальше всплывают в памяти только обрывки видений. Суматошные крики в темноте, заплаканное лицо Вички, наш хирург-алкоголик. Десятки метров окровавленных бинтов, запах лекарств и… никакой боли!

Я провалялся пару дней в беспамятстве, накачанный снотворным и обезболивающим. Когда пришел в себя, то первым чувством было удивление. Никто из ребят моего звена не пришел проведать, никто не справлялся о моем здоровье, хотя я был перевязан как пациент Франкенштейна. Лежа на пахнущей старой тканью и дешевым мылом кровати, я тупо смотрел в потолок. Наконец, с трудом повернул голову. Сидящая в уголке комнаты девушка вздрогнула, сорвалась с места.

Вичка налетела на меня, окатила волной слез, нежности, любви и… странного равнодушия.

Черт! Неужели опять?! Но раздраженные мысли прервал поток ласковых ругательств и упреков.

— Что же ты, терминатор, твою мать?! Зачем полез туда?! Одну меня хотел оставить?! Солнышко, любимый, мальчик мой…

Я молча поглаживал забинтованными пальцами ворох каштановых волос, от которых почему-то пахло не шампунем, а чем-то свежим. Весной. Летним дождем. Лицо стало мокрым от слез и поцелуев Вички, и я с облегчением закрыл глаза. С самой первой ночи после Катастрофы не могу смотреть в ее глаза. Чувствовал почему-то себя полнейшей скотиной… или так всегда бывает, когда беда касается кого-то другого, а не тебя?

— А где ребята? — прохрипел я.

Хлюпающая носом девушка отвела красные от слез глаза, с укором сообщила:

— Скоро придут твои головорезы, не волнуйся… В рейде они…

— Я и не волнуюсь… — соврал я, чувствуя вину, что в такой интимный момент спрашиваю о чужих людях. Хотя нужно еще разобраться, кто сейчас чужой? Тот, с кем делишь постель, но не раскрываешь душу? Или тот, кто делит с тобой смерть, рискуя подобием жизни наверху?

Вопреки заверениям Вички в каморку ввалился только хмурый Васильич. Попросив девушку сходить за пайком, что раздавали в столовой, прапорщик нагнулся и громким шепотом спросил:

— Ну как она? Все еще не спит?

Я не ответил. Да и вопрос был риторическим. У прямодушной и открытой Вички все написано на лице.

— Все так же. По четыре часа в неделю… Говорит, что Женька каждую ночь снится.

Не знаю, зачем я сказал о сыне, но по-настоящему обрадовался, когда прапор не стал развивать тему. Даже холод от ужасной новости, что, как бы между прочим, сообщил Васильич, дошел до сознания не сразу:

— Беда, Костян. Звено твое пропало.

Васильич рассказал, что чудом спасшийся из норы «спрута» Кабан тогда вытащил с собой новенькую, запакованную в пластик автомобильную аптечку. Парень от испуга забыл об автомате и первым делом стал закидывать тянущиеся к жертве щупальца всем, что было под рукой. Так и вылез наверх, намертво сжав аптечку в руке. Уже потом, сидя в офицерской, Кабан рассказал, что картонными ящиками, наглухо вмерзшими в лед, было заставлено все.

— Похоже, что на аптеку нарвались, — вздохнул старый вояка. Потом виновато взглянул на меня. — Ты не обижайся, Костян, не мог я ждать пока ты встанешь. Вот и отправил твое звено вместе с вертушкой вытащить все, что смогут.

Я и не обижался. Найти аптеку — небывалая удача. И медлить тут нельзя. Попробуй потом раздолбить лед, отбирая под вьюгой у тварей лекарства. Можно народу положить за сутки столько, что впору потом вешаться…

— Сразу после вылета вертушки началась «метель», — хмуро продолжил Васильич. — Уже третьи сутки держится. Ветер такой, что ворота в ангаре едва держатся… а тут еще звено на связь не выходит, рация молчит… Короче, Костя, похоже, попали твои ребята…

Я молчал. Да и нечего было говорить, все и так ясно. Яснее некуда. И остается только одно — идти мне в «метель» с пиндосами ребят своих пропавших искать…

3

Человек, который неоднократно защищал спину, поневоле вызывает доверие. Иначе само боевое товарищество не имеет смысла. Можно пить ведрами водку с одним человеком, просиживать сутки перед монитором, вместе расстреливая компьютерных монстров, дружить семьями. Но когда приходит время выбирать того, кто станет за спиной в бою, почему-то только в самых редких случаях выбор падает на друга. И наоборот. Пройдя с боевым товарищем тысячу войн и валяясь вместе на койках в лазарете, никогда не заявишься к нему с женой и ребенком. Наверное, дело в том, что, хлебнув вместе крови и смерти, уже не станешь петь бессмысленные и тупые попсовые песенки под коньяк и водку на закуску. Не споешь под караоке, безбожно фальшивя на каждой ноте. Все, что осталось, — хлебнуть обжигающего спирта в молчаливом уважении, по русской традиции поминая всех павших.

И никогда не удастся уснуть спокойно, зная, что оставил товарища в беде…

Мы с прапорщиком шли по подземным коридорам Гарнизона. Тусклые лампочки освещают сырые бетонные стены скупым оранжевым светом. На большее напряжение у генераторов не хватало. Да и то роскошь! В первый год после Катастрофы, до того как приспособили генератор, в темноте жили. С факелами, как в древности, по коридорам шарили. Эх, плохое время было! Кражи, несколько убийств. Потом, правда, подключились мы. Драгоценные пули на ворье и убийц тратить не стали, просто выталкивали в исподнем наружу. «Метель» сама разберется. А потом, когда уже и свет приспособили, так в Гарнизоне вообще порядок стал.

— Расскажи мне об этих пиндосах, — попросил я, потирая замерзшие ладони. Подышал, но помогло мало, спрятал подмышки. Холод в Гарнизоне царит постоянно, хоть это и не минус сорок, как наверху. — Кто они? Откуда? Что-то я раньше о них не слышал.

— Ну… — замялся Васильич, разминая окурок толстой сигары. Придирчиво оглядел со всех сторон, снял табачную крошку у основания, тремя спичками медленно раскурил. — Оба работали в антитеррористических отрядах. Подробностей не сообщают, но тренировка и выучка у них серьезная. Известно, что зачищали конгломерат в Афгане. Киллеры, значица.

Я скорчил мину, якобы кивая от оказанной мне чести. По правде говоря, мне все это категорически не нравилось! Работать с американцами, у которых еще и такая школа за плечами, будет весьма трудно. Такие не просто могут оставить, а специально бросить крысам, чтобы уйти самим. Прапорщик между тем продолжал:

3
{"b":"178295","o":1}