Значит, она не ушла жить в другое место. Это радует.

Уже спокойнее я подошел к жестяному ведру. Умылся ржавой, пахнущей железом водой. Поплескал на затылок, стараясь привести мысли в порядок. Почистил зубы и причесался. Каждое из действий я выполнял как можно медленнее и тщательнее, чтобы привычными делами отдалить наступление паники. А она неизбежно начнется, когда я начну думать над сложившейся ситуацией. Все-таки какую бы боль мне не причиняла Вичка, но я ее люблю. И ни разу не позволял себе повысить голос, выслушивая беспочвенные обвинения. Никогда не предавал ее, и оставлять только из-за болезни не собираюсь! Поэтому, само собой, что я волнуюсь, когда она вот так пропадает.

Я вытерся полотенцем и сел на кровать. Куда могла пойти Вичка? Подруг у нее здесь нет. Конечно, Вичка общается с местными, но настолько редко, что даже не помнит их имена. Или я просто не все знаю? Когда я разговаривал с ней по душам в последний раз? Когда спрашивал, как прошел день?..

Нет! Глупости! Я это спрашиваю каждый раз, когда возвращаюсь из рейда! И каждый раз застаю подругу сидящей с журналом, книгой или кружкой чая в кресле-качалке! Выслушиваю не вполне внятный ответ, что «все в порядке. Сходить за едой?». Потом Вичка вновь углубляется в текст и свои фантазии. И никогда она не выходит гулять!

Дверь скрипнула.

— Вичка?! — вскочил я и замер.

На пороге застыла моя девушка.

И не моя одновременно.

Каштановые волосы, что всегда приятно пахли чем-то неземным, превратились в уродливый ежик. Высокую грудь обтягивает кожаная куртка с красной нашивкой на левом предплечье. Между двух привлекательных холмиков безвольно повис отвратительный фиолетовый галстук. Стройные, ровные и красивые ноги скрыты черными кожаными штанами.

— Уже вернулся? — спокойно спросила Вичка. — Ел?

— Нет, — тихо ответил я, чувствуя, что сейчас в Гарнизоне число сумасшедших увеличится.

Девушка, уловив мое настроение, смущенно закрыла за собой дверь. Села на расхламленную кровать и по-детски сложила руки на коленях. В бараке повисло тяжелое молчание.

Чувствуя, что вот-вот взорвусь, я сел в жалобно скрипнувшее кресло-качалку. Мысли в голове совершенно перепутались, все готовые слова куда-то пропали. Осталась только кипящее внутри раздражение.

— Ничего, — вдруг сказала Вичка.

— Ч-что? — недоуменно заморгал я.

Девушка еще больше смутилась от моего взгляда, покраснела так, что уши стали пунцовыми. Стеснительно прошептала, ломая руки:

— Ты ведь хочешь спросить, что я с собой сделала, правда? Но почему-то молчишь… Вот я и решила сразу ответить на твой вопрос.

— Разумно, — кивнул я, вспоминая, есть ли в Гарнизоне психотерапевты.

В комнате вновь повисла неловкая пауза. Вичка продолжала неловко ломать руки, а я просто не знал что сказать. Неожиданно девушка зло спросила, будто подзадоривая себя:

— Ты думаешь, я дура?!

— Что? — я явно не успевал за ходом ее мыслей. — Вика, я…

— Я все вижу, все понимаю! Ты исчезаешь из дома, где-то пропадаешь! Считаешь, что я так и должна обслуживать тебя?!

— Вика, я не понимаю, о чем ты…

— Молчи!! — голос Вички взвился пронзительным фальцетом. — Молчи, подонок! Ты думаешь, я полная дура?! Все только и говорят о том, что ты убил их! Это твоя вина, что люди не возвращаются обратно! И Лильку тоже ты убил! А может быть, еще и трахнул напоследок?! А? Со мной, наверное, тебе уже скучно?!

— Что ты несешь?! Какую Лильку? — чуть повысил голос я, поневоле начиная защищаться.

— Тарасову Лильку! Хранительницу, которая с вами наверх пошла!!

— Да ты что?! — взорвался я, и от крика Вичка испуганно отпрянула к стене.

— Не кричи на меня! — расширив наполненные слезами глаза, едва слышно прошептала девушка. — Ты не имеешь права кричать на меня!

Я уже и сам понял, что совершил глупость. Присел перед ней на корточки, попытался взять за руки. Успокаивающе прошептал:

— Прости, Вичка, прости. Видишь, я уже не кричу. Только не плачь, хорошо? Только не плачь, родная!

Вичка вырвала руки, но тут же сама обняла меня. Заливаясь слезами, тихо запричитала:

— Зачем ты убил Женечку? Он же был маленький. В чем он провинился?.. Зачем ты убил его, тварь?.. Зачем…

Чувствуя, что сердце разрывается на части, я успокаивал девушку, поглаживая ладонью ненавистный жесткий ежик. Одновременно сгорая от ярости к Веселковой, что промывала мозги больному человеку, и, умирая от сострадания к Вичке, я готов был застрелиться. Давно бы застрелился. Только кто будет присматривать вместо меня за Вичкой? Кому она нужна, свободно плывущая в бреду своих фантазий?!

— Ты не трахался с Лилькой? Нет? Почему ты уходишь от меня каждый день?! Становится так темно, Котя… а боюсь темноты… и я боюсь, что у тебя любовница! Но ничего, теперь я смогу защитить свои права… Ты же никого не убивал?..

Девушка продолжала шептать обвинения, начиная заговариваться. Слезы текли из пустых глаз, губы беззвучно произносили проклятья и мольбы, ниточка слюны от губ вытянулась к груди. Я снял воняющую пылью и дешевой краской кожаную куртку, уложил Вичку на кровать. Продолжая гладить и успокаивать, помог разуться. Уже сквозь дремоту, что всегда приходила после неожиданных взрывов, девушка прошептала:

— Только не уходи больше, Котя… Ты все, что у меня осталось…

— Не уйду, солнышко. Куда же я без тебя? Конечно не уйду.

— Я люблю тебя, Котя…

Так уж устроен человек, что получивший выволочку на работе за отгул или опоздание, тут же об этом забывает. Память человека фиксирует только радостные события, нажимая «DELETE» на файлы с неприятностями. Ну наорал шеф, ну с кем не бывает?

Или, поссорившись с кем-нибудь в троллейбусе или метро, злишься целый день. Но к вечеру, максимум наутро, все равно злость уступает место другим чувствам. И уже понимаешь, как глупо ты поступал, когда ссорился и злился.

О таких вещах принято говорить — мелочи жизни. Вся жизнь состоит из этого. Ссоры, обвинения, борьба за место под солнцем. Привычная всем жизнь в мегаполисах.

Но стоит поссориться с любимым человеком, ситуация враз меняется. А когда нанесенная обида еще и не заслужена, тогда вообще кошмар. Нет, ситуации типа «Дорогая я не вынес мусор из-за того, что новый уровень в „War Craft“ был слишком сложным» не из этого разряда. Гораздо хуже, когда в метро к чистой белой рубашке ненароком прислонится некая девица с яркой помадой на губах. А дома, целуя ревнивую супругу, вместо заслуженного ужина получаешь пощечину и трехдневный скандал. В другое бы время словам «Все! Уеду к маме!» можно обрадоваться, ведь ночные посиделки с приятелями за компом и пивом чрезвычайно редки. Но сейчас ситуация принципиальная! Неверием задеты достоинство и гордость! И начинается молчаливая подпольная война.

Гораздо хуже, когда слышишь обвинение из уст человека, с которым вести диалог на равных нельзя. Бабушки и дедушки обвиняют в упадке морали, праведно считая компьютерные игры злом. Ну не объяснишь ведь, что новое искусство! Ведь так же полвека назад на них ворчали их бабушки и дедушки за увлечение телевидением!

Еще хуже, когда родная мать неправильно трактует неудачную шутку. И выслушав воз и маленькую тележку несправедливых упреков и ругательств, все равно идешь к ней с повинной. Затолкнув гордость поглубже, извиняешься, так как в таких случаях доказывать, кто прав, а кто виноват, — себе дороже…

Я вышел из барака. Трясущиеся руки с трудом вынули сигариллу, подожгли. В ушах еще стояли крики Вички, заставляя душу выгорать до конца.

Сделав затяжку, я вдруг сорвался с места. Забытая сигарилла отлетела в темноту, брызнула искрами. Едва не опрокидывая хрупкие стены соседских бараков, пробежал поселок насквозь. Люди в испуге шарахались с дороги, провожая меня удивленными взглядами. Перепрыгивая сразу через три ступеньки, взбежал по лестнице. Пулей выскочил на товарный этаж, где оборудовали конференц-зал и комнаты для начальства.