Генерал с мрачным видом кивнул, словно отказываясь от ленивой надежды обнаружить выживших прямо под боком. Почему-то всегда трудно отказаться от мысли, что халявы не будет и придется потрудиться. Сколько раз уже обжигались на синдроме «золотой рыбки», а все равно упорно лезем снова!

— Нужно направить группу хантеров и Хранителей к Кремлю, — резко встала Веселкова.

Порывисто подошла к карте, внимательно изучила значки.

— Госпожа Хранительница, — устало начал один из старых хантеров, тех, кто понемногу двигался к центру Москвы. Сразу и не вспомнить его имя, но он был заслуженным ветераном. В свои лет шестьдесят он регулярно выходил в «метель». — Это слишком далеко, и путь не изучен. Нужно время, чтобы подготовить соответствующий отряд для такого длительного рейда. Заготовить припасы и патроны, набрать группу добровольцев, что будет больше обычного звена. Я считаю, что в приказном порядке этот вопрос решится не в лучшую сторону. Лучше объявить набор добровольцев после того, как на голосовании решиться вопрос рейда.

— Да? — невозмутимо подняла бровь Веселкова. — И вы не войдете в группу добровольцев?

— Многие туда не войдут, Хранительница, — пожал плечами старик.

— Что же вас пугает? — зло сощурилась Веселкова. — Или прославленный героизм и самоотверженность хантеров лишь пустые слова? Они только и могут, что бродить неподалеку от Гарнизона?

Хантер побледнел, но ответил спокойно:

— У меня в Гарнизоне жена и дочь. А рейд к Кремлю я откровенно считаю самоубийством. Я не могу бросить родных, о них никто не позаботится, кроме меня.

— Все понятно, — презрительно поджала губы Хранительница.

Глядя на бледного, растерянного старика, мне неожиданно стало все равно, что произойдет потом. Кровь бросилась мне в голову, сердце разогнало злобу по организму, сдобренную изрядной дозой адреналина. Слова превратились в рычание:

— Еще одно слово в том же духе, Хранительница, и я вышвырну тебя вон! Никто не давал тебе права оскорблять людей, что рискуют своей жизнью ради того, чтобы вволю пожрала каждый день!

В рубке наступила тяжелая тишина. Веселкова медленно повернула ко мне голову, воротник кожаной куртки противно скрипнул.

— Это угроза должностному лицу? — прищурилась амазонка.

— Это угроза зарвавшейся бабе, что лезет не в свое дело!

— Керенский! — стегнул окрик Борзова.

— Зарвавшейся бабе? — немного растерянно протянула Веселкова, словно пробуя на вкус оскорбление.

Но я уже не мог остановиться:

— Ты хоть знаешь, с чем приходится там, наверху, сталкиваться? Или все равно, что по твоей вине гибнут люди? Одна девушка уже осталась в «метели» из-за того, что предводительнице отважных амазонок взбрела в голову сумасшедшая идея, будто от нее скрывают важную информацию! Это тебе не теория всемирного заговора, малышка, это борьба за выживание! И я больше не возьму в звено девок, что при одном взгляде на врага бросают автомат и мочатся под себя! Играйте в ваши чертовы игры между собой!

Я замолчал. Так же неожиданно, как и появилась, вспышка гнева пропала. Что-то перегорело внутри. Глядя в побелевшие от бешенства глаза Старшей Хранительницы, я не испытывал никаких чувств, словно последняя вспышка ярости исчерпала на сегодня лимит эмоций.

Вдруг Веселкова расслабилась. Вопреки моим ожиданиям она не бросилась на меня, не стала выкрикивать угрозы и требовать моего троекратного расстрела. Наоборот, почти дружелюбно кивнула, спокойно произнесла:

— Я поняла, хантер, причину нашего конфликта. Мы постараемся это учесть. — Потом повернулась к побледневшему генералу, что больше всего на свете боялся повторного бунта в Гарнизоне. — Генерал Борзов, я все равно буду настаивать на вылазке к Кремлю.

— Каким образом, простите, будет осуществляется рейд? — спокойно, почти заискивающе произнес Борзов.

Я понимал нежелание генерала вступать в конфликт. Первый бунт в Гарнизоне мы усмирили с огромным трудом. Да и то лишь благодаря тому, что у наших людей было оружие, а против выступали только сумасшедшие фанатики. Их было мало, но приверженцы последнего дня дрались яростно. Второй же бунт, с участием вооруженных Хранительниц и наверняка большей части женского населения, а это почти все население, мы не переживем. Нас сомнут, как морская волна сминает песчаный замок на берегу.

— Элементарно, — Веселкова пожала плечами с таким видом, будто объясняла простейшие постулаты. — У нас же есть возвращенный хантерами вертолет. Почему не использовать его в рейде?

— И солярки в нем на два рейда. Больше не хватит, а взять неоткуда. Стоит ли тратить ее на такое сомнительное действие? — спросил генерал. — Не лучше ли приберечь на потом? На действительно крайний случай?

— Вы боитесь, генерал? — вновь принялась по-детски провоцировать Веселкова. — Неужели вы не понимаете, что, возможно, там, в Кремле, более лучшие условия для жизни. Я слышала, что там находится президентский бункер на случай атомной войны. Подземные поля с хлебными культурами, чистая вода. Медицинское оборудование и жилые помещения. Полное самообеспечение!

— Я не боюсь, Старший Хранитель, — пожевал губу генерал. — Но такую акцию нужно серьезно планировать, а не бросаться, как в омут.

Веселкова торжествующе улыбнулась:

— Вот этим и займемся на завтрашнем собрании, а пока, я думаю, что всем стоит отдохнуть.

— Одну минуту, Хранительница! — остановил Веселкову один из хантеров. — Скажите, вы собираетесь укомплектовывать разведгруппу своими людьми?

Я вдруг заметил, что глубоко задумавшаяся Веселкова нежно поглаживает подругу-Хранительницу по ноге. Этот факт настолько не относился к ее суровым и резким высказываниям, что я поневоле хихикнул. Но амазонка не заметила смешка, все еще задумчиво ответила:

— Не своими, простите, а нашими. Все мы принадлежим к одной группе, к одному обществу. И я думаю, что ошибочно делить Гарнизон на своих и чужих. Учтите это, господин хантер.

Так и не ответив на прямой вопрос, Веселкова в компании Хранительниц вышла из рубки. В наступившей тишине тихий голос хантера донельзя более полно отразил общие чувства:

— Вот сука…

Все-таки правила приличия — вещь совершенной силы. Никто из собравшихся в рубке мужчин не рискнул высказать грубость в лицо амазонке. Никто даже мягко не выпроводил прочь, легонько пришлепнув по попке. Мол, хорошая девочка, беги, занимайся своими делами, а в войнушки играть не смей!

Но стоило только нежному созданию с плечами Шварценнеггера и ежиком терминатора покинуть рубку, как ситуация меняется кардинально.

Ева, помощница Борзова, презрительно и жеманно морщится. Судорожным жестом поправляет на высохшем узком лице огромные очки. В больших и глупых глазах читается укор и непонимание. Ева из той золотой породы женщин, что была так наиболее ценима Тургеневым. Такие могут пожертвовать собственным я только ради того, чтобы мужчина всегда оказался на высоте. Могут унизиться, но их сильный властелин должен быть велик! Жертвуют своей самореализацией ради того, чтобы стать домохозяйками и ухаживать за любимым. Единственный минус — эти женщины редко расцветают в тридцать, оставаясь потом красавицами на всю жизнь. Их красота погибает где-то в двадцать пять, дальше перерождаясь во что-то сухое и экзальтированное.

И все-таки вежливость опасное качество. С детства мы учимся молчать, когда кто-нибудь делает глупость или говорит чушь. Интеллигентно молчим, когда дураки решают судьбы мира, а потом горько обсуждаем на ночных кухнях ошибки правления. А ведь как стало бы легче, если бы можно было вовремя сказать расцветающему Гитлеру или Калигуле: «Остынь. Иди погуляй…»

Люди медленно покидали помещение. Под скрип отодвигаемых стульев и шарканье ног я допил остывший кофе. Не выдержал и поморщился от кислого вкуса. Нестерпимо хотелось курить. Но еще больше — спать. Я медленно поднялся со стула, с протяжным стоном потянулся.

— Костян, подожди! — позвал Борзов.