— Не одурачили они нас? Загляните в квартиру каменщика.

Спустя несколько минут агент постучался к Мартынчукам.

— Кто там? — громко спросила Катря, убиравшая в квартире. — Не замкнуто, входите, прошу!

Агент вошел. Окинув взглядом комнату, он очень вежливо обратился к Катре:

— Прошу пани, я немного опоздал… Тут у вас должны собраться…

— Что-что? Тут не сейм, чтобы собрания устраивать! — сразу поняв, с кем имеет дело, отрезала Катря.

Считая разговор оконченным, Катря сурово нахмурила брови и направилась во двор с трепачкой в руках, чтобы выбить из одеяла пыль. И агент, с опаской косясь на палку в руке Катри, поспешно отступил к двери.

…А тайное собрание, о котором агент хотел узнать, продолжалось.

— «Жизнь» — легальный журнал русских марксистов, — говорил Иван Франко друзьям. — Здесь напечатана «Песнь о Буревестнике» Максима Горького. За напечатание песни власти запретили издание журнала. Конечно, тьма боится света! Друзья мои, пламенный призыв «Буревестника» должны услышать тысячи обездоленных галицких тружеников, которые до сих пор терпят и молчат, а их покорностью питается панское насилие, как огонь соломой.

В эту минуту ветви орешника раздвинулись, и около Гната Мартынчука появился Тарас. С трудом переводя дыхание, он что-то встревоженно зашептал, отчего лицо Гната Мартынчука нахмурилось. Он медленно встал.

— Товарищи! — сурово прозвучал его голос. — Дом, где мы сегодня должны были собраться, оцеплен жандармами. — Он медленно обвел взглядом лица присутствующих. — Среди нас есть провокатор!

— Ваша осторожность, друже Кузьма, спасла людей, — обращаясь к Одиссею, взволнованно проговорил Франко.

— Я бы задушил предателя своими руками! Кто? — и Тарас почему-то неприязненно покосился на Ярослава Калиновского.

— Все-таки — кто? — ни к кому не обращаясь, тихо обронил Ян Шецкий.

Ромка и Гриць, не выходя из укрытия, тоже заволновались.

— Слушай, Ромка, а что такое… провокатор?

— Ну, человек… который за деньги родную мать готов продать полиции. Понял? Мой отец говорит, такого и за человека грех считать. Понял?

— Такой, как пан Зозуля, — добавил Гриць.

Мальчики опять умолкли, прислушиваясь к словам Гната Мартынчука.

— Коварный расчет барона Рауха найти союзников среди жен и матерей бастующих пильщиков лопнул как мыльный пузырь. Семьям бастующих мы раздадим деньги из нашей рабочей кассы. Но самое сложное, товарищи, — работа среди крестьян, потому что они за мизерный заработок, за кусок хлеба готовы принять любые условия.

Вдруг чья-то сильная рука приподняла Ромку за шиворот, как котенка, и испуганные глаза мальчика встретились с глазами человека могучего сложения. Гриця, пытавшегося бежать, поймал кто-то другой.

— Вы что тут делаете?

— А мы… мы там… — растерянно забормотал Ромка.

На человека с громким лаем набросился Жучок. Гриць вырывался, а потом заорал на все горло:

— Пусти-и-и!

Собака, увидя, что ее друзья в беде, яростно накинулась на обидчиков. На шум прибежали те, кто сидел на поляне.

— Ромусь, Грицю, что вы здесь делаете? — спросил Тарас.

Ромка вопросительно посмотрел на Гриця, как бы советовался — сказать или не сказать? Но Гридь опередил его:

— Мы клад искали. На Высоком замке…

— Товарищи, пора расходиться! — подойдя к студентам, сказал Одиссей.

— Что-то подозрительно много неудач у нас в последнее время, — с тревогой в голосе проговорил Гнат Мартынчук.

— А мне лучше выйти из лесу с детьми, они самая надежная охрана, — писатель положил руку на плечо Ромки. — Пошли.

В этот предвечерний час по пустынной улице к домику в лесах подходил Тарас Коваль. Но прежде чем скрыться за железной калиточкой в высоком каменном заборе, он остановился и зажег сигарету, при этом еще раз настороженно просмотрев улицу.

Одиссей сидел за штабелями досок, ожидая товарищей.

— Что случилось? — спросил он, сразу заметив тревогу на лице Тараса.

Тарас Коваль не был окружен ореолом таинственности. В университете знали, видимо, и еще кое-где знали, о родстве Коваля с писателем Иваном Франко. Правда, надо было быть очень смелым человеком, чтобы не скрывать этого, однако до сегодняшнего дня полиция за три года ни разу не вторгалась в его жизнь. Но сегодня, когда Тарас возвращался домой, соседская девочка, игравшая в «классики» на улице возле дома, сказала ему: «Там, в мансарде, полиция ожидает пана студента…»

Припомнил Тарас и тот случай, когда товарищи должны были собраться на квартире у Гната Мартынчука, по Одиссей вдруг перенес собрание на Кайзервальд, и полиция осталась с носом.

— Подумать только — сегодня, накануне забастовки, едва спасся от ареста. Боюсь, что кто-то информирует полицию о наших планах, — тяжело выдохнул Тарас.

— Надо остерегаться провокаторов, — насторожился Одиссей. — Ночевать будешь здесь. Да… Пока не выявим иуду, все планы и действия могут быть обречены на провал. У нас должно быть свое недремлющее око, оно должно уметь заглянуть в душу каждого и безошибочно отличить подлинное от подделки, искренность от фальши. — Одиссей помолчал. Потом положил руку на колено Тарасу и снова заговорил: — Тебе это поручаю, друже. Обмозгуй, придумай план действий, а после расскажешь мне…

Во дворе послышались шаги.

Тарас приподнялся и выглянул из-за досок. Тихий условный свист успокоил его.

— Стахур и Калиновский.

Тяжелая дубовая дверь домика открылась, и Стахур с Ярославом скрылись за ней.

Прерванный разговор продолжался.

— Кажется, начинать надо с тех, кто всегда в курсе наших дел. — Одиссей достал из кармана пиджака фотографию и, чиркнув зажигалкой, сказал: — Посмотри на портрет главного дьявола. Ему служит человек, который нас предает. Возьми фотографию и постарайся хороша запомнить его лицо, потому что он имеет обыкновение менять свою внешность.

— Это, кажется, Вайцель? Я его видел. У нас в университете.

— Когда?

— На следующий день после появления там наших листовок.

— Интересно…

— Он выходил из кабинета ректора. А ко мне как раз подбежала Каролина, — есть у нас такая студентка, — и шепнула: «Взгляните, пан Тарас, вот тот элегантный джентльмен — директор тайной полиции. Его имя Генрих Вайцель».

— Она знакома с Вайцелем? Может быть, она…

— Нет, нет! Просто у нее страсть хвастаться своей осведомленностью. Учится плохо, зато отлично знает все тайны. С ней в большой дружбе Ян Шецкий…

— Шецкий? Ясно, о тебе она узнала от него.

Наступило молчание. Одиссей что-то обдумывал, наконец сказал:

— Каролины надо остерегаться как чумы. Интересно, интересно… Ну, если уж ты удостоился видеть в лицо того, кто устраивает нам засады и расставляет ловушки, это только поможет делу. Скажи, Шецкий давно дружит с Каролиной?

— Второй год. Шецкий бывал у них в доме, и родители Каролины благосклонно относились к нему. Жених… Но вот уже больше месяца между Шецким и Каролиной разлад. О причине Ян ничего не говорит.

— Дальше так продолжаться не может. Мы слишком поверхностно знаем своих товарищей. Ну, разве простительно ничего не знать Гнату Мартынчуку или мне о том, что ты сейчас рассказал? — с досадой вырвалось у Одиссея.

— Тогда я должен сообщить еще кое о чем. Вчера Каролина остановила меня, когда я выходил из университета, отвела в сторону и, дрожа от злости, сказала: «Передайте вашему другу Шецкому, что я не желаю больше видеть его! Хотя нет… Скажите ому: если он на глазах у всех на коленях попросит у меня прощения, тогда я пощажу его. Иначе… О, я раскрою вам такие его тайны! Он и не подозревает, что я о нем знаю!» Я и рта не успел открыть, как она умчалась.

— Почему же ты молчал? — заволновался Одиссей. — Так и сказала: «Раскрою вам его тайны?»

— Именно так. Но я подумал: можно ли придавать серьезное значение словам болтливой вертихвостки? Угрозы Каролины казались мне пустыми словами.