Потом Каринэ бережно взяла няню за руку, и они медленно, как с кладбища, опечаленные, пошли домой.
В доверчиво распахнутое настежь сердце ребенка маменька роняет:
— Разве бедняки могли бы жить на свете, не будь богатых людей? Кто бы их кормил? Кто одевал? Это богатые люди строят церкви, дома, все-все вокруг!
А няня объясняет иначе.
Недалеко от церкви строят большой дом. Проходя мимо стройки, няня, держа Каринэ за ручку, сказала:
— Бог в помощь!
А люди в грязных куртках, утирая пот с лица кто рукавом, кто краем фартука, приветливо отвечали:
— Спасибо на добром слове.
Когда няня и Каринэ немножко отошли, девочка вспомнила мамины слова и спросила:
— Няня, они богатые?
— Что ты! Разве богатые будут на черной работе животы надрывать? Это рабочие. Они построили этот огромный город, построили фабрики, заводы. Даже дворцы, как в сказках… Но все это для богатых, а сами рабочие ютятся в лачугах…
«Господи, боже мой! — поражается пятилетняя Каринэ. — Мама такая взрослая, а этого не знает?»
Пытливо всматриваются в мир широко открытые глаза ребенка.
На церковной паперти в два ряда сидят убогие, нищие, им няня и Каринэ подают милостыню.
— Так богу угодно, — говорит няня. — Бог любит добрых…
«Но почему бог сам такой бессердечный?» — думает Каринэ, разглядывая изображение божьей матери с младенцем на руках. Оба они раздеты и разуты… Им же бывает холодно, когда идет снег! Каринэ верит, что ангелы и святые на потолке и стенах храма — живые.
«Папа добрый, отзывчивый на чужую беду», — говорит няня. Так почему он без всякого сострадания пожимает плечами: «Купить шубку? Ботиночки? Гамашки с красненькими пуговичками? Какому младенцу?» Ах, эти взрослые! Объясняешь, а они не понимают…
Вот и няня тоже! Сама в зимнем пальто, пуховый платок на голове, а божья мать с младенцем раздетые стынут на морозе…
Утром, сразу же после завтрака, няня ведет Каринэ и трехлетнего Вахтанга на прогулку. Обычно дети играют в сквере за оградой собора. Няня заговорилась с соседкой и не заметила исчезновения Каринэ. А девочка шустро взбежала по заснеженным ступенькам на широкую паперть, сняла с себя шубку, но, к великому своему огорчению, никак не могла дотянуться до младенца, чтобы надеть на него шубку. Морозные иглы больно вонзались в руки, в тело.
— Господи, боже мой! — ахнула няня, увидев Каринэ в одном платьице. Пока няня взобралась на паперть, пока натягивала на окоченевшую девочку задубевшую от мороза шубку, Каринэ уже не могла слова вымолвить.
Ночью девочка металась в жару. Домашний врач, друг семьи, определил двухстороннее воспаление легких.
Из детской вынесли кроватку Вахтанга. Две сиделки, сменяя друг друга, днем и ночью дежурили у постели Каринэ. Все в детской пахло лекарствами, непроветренными перинками. Наконец как-то утром Каринэ открыла глаза и попросила есть.
Через полуоткрытую дверь в детскую донесся голос отца:
— Няня, я вас очень прошу: никогда больше не водите Каринэ в церковь.
И вопль маменьки:
— О-о-о! С кем меня соединил бог!
Таинственные гости
После трех лет заключения в Петропавловской крепости, так и не добившись признания, без суда, по министерскому распоряжению, Каринэ сослали в Сибирь на три года в самую отдаленную деревню.
Мать решается на рискованное, опасное дело — организацию побега.
Полиция ищет Каринэ. В Петербурге обшарили квартиру кузины Наргиз, в Тифлисе — особняк. «Нет, барышня не приезжала», — свидетельствует прислуга. В Одессе не только в городском доме, но и на даче все вверх дном перевернули…
Отныне для Каринэ нет места в Российской империи. Она — государственная преступница.
Ладжалова теперь вынуждена спасать дочь не только от пагубного влияния «кровожадных цареубийц», по и от полиции. О-о-о! Подальше от мрачных тюрем и виселиц!
Что и говорить, заграничный паспорт для Каринэ на имя княжны Медеи Ачнадзе, как и организация побега, стоили бешеных денег.
У матери нет ключа к сердцу Каринэ. Глухое и горькое чувство обиды Ладжалова не выплескивает наружу, боится потерять дочь. Теперь ее все чаще посещает одна мысль: надо выдать дочь замуж за Ярослава Калиновского. Став женой миллионера, Каринэ выбросит из головы эту блажь: долг перед народом… долг перед собой…
Только подальше от проклятой Швейцарии! Правильно тогда заметил жандармский полковник (отпетый негодяй, глазом не моргнув, отхватил две тысячи!), что в Женеве «все кишмя кишит головорезами из России».
В Мюнхене у коммерсантки Ладжаловой были выгодные торговые дела. Во всяком случае, пару раз в году она или муж смогут навещать дочь.
Ладжалова сняла для дочери превосходную квартиру, обставленную кремовой мебелью. В уютной гостиной с длинным диваном, огибавшим комнату от камина до двери, в тон мебели и роскошному ковру стоял светлый рояль.
«В такие хоромы не стыдно пригласить пани Калиновскую и ее сына, — прикидывала в уме Изабелла Левоновна. — Слава богу, все шито-крыто. Каринэ слово дала, что наладит переписку с Ярославом Калиновским. И кто знает… О-о-о! Я сумею с выгодой пустить в дело его капитал…»
Каринэ, покорив своим голосом, своей внешностью профессуру Мюнхенской консерватории, была принята сразу на второй курс. Теша себя надеждами, Ладжалова вернулась в Россию.
Оставшись вдвоем с Каринэ в Мюнхене, тетушка Наргиз сразу почувствовала, что случилось как раз то, чего больше всего опасалась Изабель.
Конечно, Наргиз обязана была написать хотя бы кузену Андранику, что Каринэ зачастую не является домой к обеду, а где эта голодная коза пропадает до позднего вечера — одному богу известно. Потом — эта русская из Женевы, которая прожила у них неделю. Кто она? Что знает Наргиз про таинственную гостью, кроме того, что Каринэ сказала: «Она русская»?
Так и не узнала Наргиз, что рядом с ней была та самая Вера Засулич, о которой в свое время газетные заголовки кричали: «Покушение на петербургского градоначальника генерал-адъютанта Трепова», «Террористка на скамье подсудимых».
Боже, боже, а вдруг Изабель узнает, что Каринэ уезжала куда-то на целых одиннадцать дней?
— О, моя доброта, Каринэ, погубит нас обеих, — плакалась Наргиз.
Однажды в начале лета родители получили от Каринэ письмо. Дочь сообщала, что хочет ознакомиться с историей армянских поселений на территории Галицин. Ей хочется поехать туда сразу же после сдачи экзаменов. Очень просит отпустить с ней тетушку Наргиз. Отец одобрил затею, заключив, что Каринэ — истинная дочь своего народа.
Изабелла Левоновна была возмущена.
— Кого она хочет обмануть! Надо же такое придумать: какие-то там армянские поселения…
— Ты, несправедлива, душа моя, — сдержанно возразил супруг. — Действительно, когда-то армянские поселения довольно часто встречались в Галиции. И поныне там сохранилось много памятников, которые поведают Каринэ о своих творцах. Я ей рассказывал об историке Садоке Баронче. Он армянин по происхождению, родился а бедной семье в городе Станиславе. В своих монографиях Садок Баронч описал историю армян в Галиции и Польше. Сперва он был учителем, затем студентом философского факультета. Но жестокая нужда бросила совсем молодого человека за глухие стены доминиканского монастыря. Он изучает философию, богословие. Он пишет о том, что народные памятники являются узлом, связывающим нас с нашим прошлым. Они обогащают наш ум и указывают путь к стойкости и прогрессу. Эти мертвые камни громко говорят о своих творцах…
— Послушай, Андраник, а почему бы тебе не писать басни? — прервала его жена.
— К сожалению, природа лишила меня злости, — тяжело вздохнул супруг, негодуя на себя за то, что затеял этот разговор.
— И всякой догадливости природа тебя тоже лишила! Боже мой, ему и в голову не приходит, почему наша голубка рвется в Галицию!
— Разве девочка не все объяснила в письме? Разве с ней не поедет Наргиз?
