Вспомнился позавчерашний вечер в пивном погребке и полупьяный хвастливый репортер одной бульварной газетки. Гадкий субъект, но… Как бы там ни было, а этот Ганс Фишер все же молодец. Теперь посмотрим, куда денутся ваши гонор и упрямство, пани Анна. Не станете же вы теперь хранить верность его могиле!

Осторожно открылась дверь, вошел Шенке и подал хозяину газеты. Калиновский быстро выбрал одну, пробежал глазами заголовки и на четвертой странице, в отделе происшествий, нашел заметку под заголовком «Еще одно злодеяние царских палачей в России».

«Нашему корреспонденту из достоверных источников стало известно, — быстро прочел он, — что в варшавской цитадели был казнен через повешение типографский рабочий Ярослав Руденко-Ясинский, обвиняемый в принадлежности к тайной антигосударственной террористической организации…»

Калиновский прервал чтение.

— Шенке, пришлите ко мне фрейлен Марту.

Лакей поклонился и вышел.

Калиновский закурил, сел в кресло-качалку. Глубоко затягиваясь, он медленно выпускал маленькие белые кольца дыма и наблюдал, как они тают в воздухе.

Вошла молодая хорошенькая горничная в белом переднике.

— Фрейлен Марта, посмотрите, одета ли панн Барбара, и передайте ей, что я хочу ее видеть.

Через несколько минут в кабинет Калиновского бесшумно вошла пани Барбара.

— Вы хотели меня видеть?

— Да, — ответил Калиновский. Он отложил газету и поцеловал руку панн Барбары. — Садитесь, прошу вас, — указал он на кресло. — Пани Анна уже встала? Как она себя чувствует?

— Малыш поднял нас в восемь часов. Анна вернулась с прогулки и сейчас собирается его купать.

— Пани Барбара, не знаю, с чего начать… У меня неутешительное известие для пани Анны. Я позвал вас, чтобы посоветоваться. Вот прочтите.

Калиновский протянул газету, указывая на подчеркнутый заголовок.

Пани Барбара прочла заметку и растерянно посмотрела на Калиновского. Газета задрожала в ее руках.

— О Езус-Мария! Я так и знала! Я этого так боялась! Бедная, бедная моя Анна… Уже вдова…

Несколько минут в комнате царила тишина, прерываемая приглушенным рыданием женщины. Наконец, немного овладев собой, пани Барбара сквозь слезы заговорила:

— Что теперь будет с ней? Я так боюсь… Бедная, бедная Аннуся, нет у нас счастья! Восьми лет она лишилась отца, двадцати двух — мужа. — И снова пани Барбара зарыдала. — Нельзя, нельзя ей показывать эту газету… Она… С ней может что-то случиться…

Калиновский медленно ходил по кабинету и курил. Подошел к окну, понаблюдал, как в снегу гребутся воробьи. Когда пани Барбара успокоилась, тихо сказал:

— Пани Барбара, отрубленная рука не прирастет, если даже море слез пролить. Лучше подумайте, как помочь дочери, чтобы ее сын не рос сиротой.

Этот разговор Калиновский давно продумал. Барбара должна стать тем мостиком, который соединит его с Анной.

— Вы мать, а сердце матери всегда чуткое… Вы умная, опытная женщина, и то доверие, с каким вы относитесь ко мне, даст основание думать, что вы догадываетесь о моих чувствах к Анне. Я долго их скрывал. Теперь нет препятствия, которое мешало бы мне открыть вам свое сердце. Поверьте, я делал все возможное, чтобы спасти мужа Анны…

С колен пани Барбары упала газета: «Как он может об этом говорить в такую минуту?» — ужаснулась она. Но чтобы не обидеть Людвига, мягко промолвила:

— Пан Людвиг, прошу вас, не говорите пока что Анне о ваших чувствах…

Известие о казни Ярослава сразило Анну. У нее пропало молоко. Маленький Славик заболел.

Доктор, которого вечером привезла фрау Баумгартен, осмотрел ребенка. Сияв пенсне в золотой оправе, он сочувственно посмотрел на молодую мать, и помолчав, сказал:

— Я бы хотел, фрау, поговорить с отцом ребенка.

— Это опасно, господин доктор? — умоляюще спросила Апиа. — Ребенку хуже, да? Почему же вы молчите?

— Не скрою, я в большем затруднении, чем когда-либо, — отвел взгляд доктор.

— Пана Калиновского нет дома. Он на охоте, — взволнованно развела руками Барбара.

— Если немедленно не найдете кормилицу, я за жизнь ребенка не ручаюсь.

— Маленький мой… Радость моя… Жизнь моя, — измученная Анна стояла на коленях около кроватки сына и плакала.

На кухне Марта рассказывала кухарке обо всем, что слышала наверху.

— Я сразу же подумала о вас, тетя Дарина…

— Девушка, милая, доброе у тебя сердце. Побудь тут, присмотри за плитой. Но бойся, фрау ведьма уже была тут. Больше не придет.

Дарина быстро помыла сильные полные руки, взглянула в зеркальце, подмигнув Марте, побежала наверх. Переступив порог комнаты, смущенная, остановилась.

Анна, закрыв лицо руками, тихо плакала.

— Прошу пани…

— Готовить ничего не надо, — глядя куда-то мимо Дарины, еле слышно проронила Анна.

— Прошу пани, я не за тем. Вам нужна кормилица? Моему Сашку девять месяцев, он уже и борщ, и кашу ест. А молока пан-бог дал мне — двоих могу выкормить. Может, не побрезгуете…

Анна благодарно обняла женщину.

Восемь дней и ночей не отходила Анна от кроватки сына. Как пламя тоненькой свечки гаснет от дуновения легкого ветерца, так могла погаснуть и его жизнь.

На девятый день Славик впервые улыбнулся. А еще через несколько дней он начал поправляться. Через месяц мальчика, в котором еще совсем недавно едва теплилась жизнь, нельзя было узнать. Щечки округлились, налились румянцем, ножки и ручки стали полненькими. А глаза! Синие, большие, они восторженно смотрели на Дарину. Это огорчало Анну. Славик часто не признавал матери, не хотел идти к бабушке, плакал у них на руках и успокаивался только у Дарины.

— Все дети так, — усмехалась Дарина. — Да вы не горюйте, пани Анна, он еще полюбит вас…

Как-то пани Барбара завела разговор о Калиновском, осторожно намекнула дочке о его чувствах.

— Кажется, мама готова посоветовать мне сделать то, чего сама на моем месте ни за что бы не сделала? Пусть мой Ярослав погиб для других. Для меня же он вечно живой. Его место в моем сердце никто не сможет занять, — твердо сказала Анна. — В Праге я найду работу. Слава богу, хорошо знаю немецкий, английский, французский, чешский, смогу преподавать в гимназии, возможно, в редакцию газеты устроюсь…

Пани Барбара слушала эти слова с гордостью. Нет, не зря она прожила свою жизнь. Если бы Зигмунд Домбровский мог увидеть, какой воспитала Барбара их дочь, он остался бы доволен своей женой.

Фиктивный брак, столь унизительный для Анны, стал ненужным. Она стремилась скорее покинуть этот дом и уехать из Вены, когда вдруг ребенок заболел воспалением легких.

Пани Барбара одна отправилась в Прагу, огорченная и болезнью внука, и тем, что дом уже продан. Хорошо еще, что в Праге живут друзья Ярослава. Как только ребенок поправится, Анна приедет.

Прошло больше двух недель, а от матери — никаких известий. Анна начала тревожиться. Послала телеграмму.

Калиновский был очень раздосадован, узнав о намерении Домбровских покинуть его. Он рассчитывал, что известие о казни Руденко-Ясинского станет для Анны той последней каплей, которая переполнит чашу ее страданий. И вот тогда явится он, предложит ей свою руку и сердце. Полюбит его Анна или нет — не столь важно. Главное — ее сын, который открывает Калиновскому сейфы с завещанными миллионами.

Неужели же мать даже не намекнула дочери о его признании? Невероятно!

И он решительно взялся за дело.

После ужина, когда Славика уложили спать, Калиновский послал горничную к Анне спросить, может ли она его принять. Марта вернулась и сказала:

— Фрау извиняется, но она себя плохо чувствует и просит герра Калиновского отложить свой визит.

На следующий день Анна снова сослалась на мигрень. Так всю неделю визит откладывался.

Наконец у Калиновского иссякло терпение. Он послал Марту сказать Анне, чтобы она приготовилась через четверть часа принять его.

Анна как раз одевала Славика для вечерней прогулки. Наглость Калиновского возмутила ее. «Да как он смеет так вести себя! Разве мы ему не вернули все, что он тратил на нас? Мама оставила у него на столе даже сумму, которую он затратил на поездку в Петербург. Погодите же, пан адвокат, я научу вас вежливости. Уж не вздумали ли вы, что фиктивный брак дает вам право на бесцеремонность?»