— Доктор, не согласились бы вы помочь мне в одном важном деле?

— Надеюсь, что святость чужого очага важна для каждого порядочного человека. Жизнь вещь хорошая, жаль, если ее у тебя отнимут.

Руденко понял, что означают эти слова. Обидно. Почему-то верилось, что доктор не откажет, рискнет встретиться с человеком, которому надо сообщить, что Руденко в Одессе, в тюрьме и ждет суда. Вот и все…

Доктор, видимо, желая смягчить свой отказ, сам подал Руденко костыли и проводил в палату.

В палате на одной койке по два-три больных. Тяжелые лежат на полу.

— Кто просится на выписку? — улыбается бодро доктор, хотя ему совсем не весело.

Никто не отзывается. Затем молоденький, из солдат:

— Чем обратно в камеру, лучше в мертвецкую!

За две недели уже девять случаев самоубийства…

Вскоре доктор удивил своей непоследовательностью. Улучив момент, когда в перевязочной остался только Руденко, он сообщил, что в Петербурге закончился крупный политический процесс 193-х. И хотя он проходил при закрытых дверях, сегодня на улицах Одессы какие-то люди, рискуя свободой, распространяют листовки с речью юриста Петра Александрова. Любопытство осилило, и он прочитал. Речь потрясающая! Особенно запали в душу слова, обращенные к обвинителю: «Потомство прибьет ваше имя к позорному столбу!» Сто человек оправданы…

— Вы очень порадовали меня, доктор. Спасибо!

Волна горячей радости захлестывает Руденко. Он знает, кто в Одессе может типографским способом печатать листовки и распространять…

Перелом в настроении доктора, вероятно, произошел после прочтения листовки. Уже несколько раз, оставаясь наедине, они вели доверительные беседы.

Доктор рассказал о сенсации в городе. По приговору суда казнили какого-то «вампира», который изнасиловал и убил девушку. Им оказался садовник фабриканта — владельца фирмы «Христофор и сын». Вся пресса вопит, что из-за этого изверга едва не стал жертвой необоснованного обвинения сын фабриканта.

— Ловко придумали! — изменился в лице Руденко. — Лихо, лихо замели следы!

Узнав правду, привыкший ничему не удивляться доктор так разволновался, что был вынужден принять сердечные капли. Это он позволял себе лишь в крайних случаях.

Вскоре доктора вызвал комендант тюрьмы и мрачно приказал:

— Политического Руденко-Ясинского на выписку!

— Он очень тяжелый… — начал было доктор.

— Он — собака на сене! Вы же знаете историю похищения у княгини фамильных драгоценностей? Неужели этот авантюрист питает надежду, что сможет воспользоваться ими? На том свете! Полная гарантия, что его казнят! Давно бы и суд состоялся, по я обещал князю…

В последний раз передайте этому негодяю, что даго ему два дня срока на то, чтобы вспомнил!

— Нет, парень не посвятил меня в свою тайну, — разводит руками Руденко перед доктором.

— Да-с, квадратура круга, — мрачно промолвил доктор. — От коменданта всего можно ждать…

— Доктор, вы должны помочь…

— Должен?

— Что сегодня считается государственным преступлением, скоро неизбежно станет высочайшим подвигом гражданской доблести. Люди подхватят, как знамя, уже брошенный в мир клич «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Только не всем суждено дожить до этого светлого дня. Те, кто дал вам листовку, — это мои соратники. Честно говоря, не надеюсь, что мне удастся дожить до суда. Но я напишу «Последнее слово обвиняемого», и вы передадите кому надо.

Руденко видел глаза доктора, его лицо и понял: молчание означало согласие.

Огромная жажда жизни и несгибаемое мужество человека, которого «отпустила сама смерть» (здесь уж постарался доктор), внушала уголовникам суеверное преклонение перед ним. В какую бы камеру его не бросили, стража доносила коменданту: «Все еще живой»…

И вот настал день суда. К этому часу Руденко давно себя готовил и был во всеоружии. Он отказался от защитника.

Напрасно судьи надеялись, что за закрытыми дверями судилища никто не узнает, как человек, облаченный не в мантию, а в арестантское рубище, будет судить их. Атакует, загонит в тупик яростной правдой о «доме ужасов», отождествив его с самодержавным строем России.

Об этой правде будет молчать бульварная пресса, зато в рабочих кварталах о ней узнают. Многие помнят типографского наборщика Ярослава Руденко, верят ему. И люди труда задумываются, не ждет ли их сыновей трагическая Мишкина судьба.

Судьи в долгу не остались. Приговорили Ярослава Руденко к смертной казни через повешение.

…Священник и доктор стоят рядом. Доктор бледен, будто это его ведут на казнь. Как хочется сказать ему доброе слово! Но доктор сможет подойти только тогда, когда нужно будет засвидетельствовать смерть…

Приближается священник с поднятым крестом.

— Сын мои, ты наказан за содеянное тобой, но молитва и покаяние…

Руденко останавливает священника:

— Я неверующий.

За железными воротами послышалось ржание лошади. Опоздай гонец всего лишь на минуту, и Руденко болтался бы в петле. В честь окончания войны и победы России над Турцией смертная казнь ему заменялась бессрочной сибирской каторгой.

У Анны родился сын, здоровый, горластый. Хотя пани Барбара и сокрушалась, что уж очень он худенький, Анна не могла нарадоваться на ребенка. Обычно задумчивое и грустное лицо молодой матери озарялось гордостью, когда она глядела на сына, безмятежно спящего у ее груди.

— Взгляни, мама, — говорила Анна, — это же копия Ярослава.

— Да, только глаза твои. Пора бы и окрестить нашего младенца. Но придется подождать пана Людвига.

— Ни одного письма, — вздохнула Анна.

— Будем ждать и надеяться, что все обойдется благополучно. Ведь Людвиг к нам так добр, проявляет столько заботливого участия…

Между тем Калиновский был на пути в Вену. В двухместном купе спального вагона первого класса его спутником оказался знакомый варшавский адвокат. После второй бутылки отличного коньяка язык адвоката развязался, и «строжайше секретно» Калиновский узнает, что царь после суда над террористкой Верой Засулич рвет и мечет. Всеми силами старается доказать, что она ошибочно оправдана судом. Веру Засулич разыскивают всюду, чтобы до нового разбирательства снова заточить в крепость. Однако схватить ее не удалось. Пострадал ее защитник. Царь отдал тайный приказ, чтобы адвоката Петра Александрова принудили подать в отставку…

«Александров в отставке? Чудесно!» — обрадовался Калиновский. Не нужны все хитросплетения, которые он приготовил, чтобы оправдаться перед Анной и ее матерью. Теперь он знает свой главный козырь…

Неожиданный приезд Людвига сперва обрадовал Анну и пани Барбару, затем их с новой силой охватила тоска.

Калиновский играл свою роль превосходно, и заключительные его слова прозвучали так:

— Я уже договорился о гонораре, и Александров меня заверил, что дело непременно выиграет. И вдруг — его отставка! Будем крепиться. Когда страсти поостынут, я снова поеду в Россию. Поверьте, дорогая Анна, вернуть отца вашему младенцу — это дело моей совести…

В это утро Калиновский почти ежеминутно посматривал на часы и уже два раза справлялся о почте.

— Еще нет, милостивый господин.

И вот наконец Шенке подал ему на серебряном подносе продолговатый зеленый конверт.

Калиновский поспешно вскрыл его, извлек письмо и прочел:

«Многоуважаемый герр Калиновский! Я воспользовался Вашим сообщением, сделанным два дня назад. Чтобы Вы убедились, с какой оперативностью мы работаем, загляните в сегодняшний номер нашей газеты. Этим самым я выиграл пари, жду расчета. С глубоким уважением. Ганс Фишер».

По безразличному лицу хозяина другой лакей ничего не понял бы, но проныра Шенке догадался, что Людвиг ждал именно этого известия.

— Шенке, сходите на Страсбургштрассе и принесите сегодняшние газеты.

Потом Калиновский побрился, принял душ, завязал розовый галстук, надел кремовый жилет и поверх него — голубой бархатный халат, подпоясался черным шелковым поясом и приказал подать завтрак.