Любовь — транквилизатор для живущего в каждом из нас идеалиста, и опасный наркотик для многих, для тех, кто, не беспокойся они так о своей внешности, о своем имидже в глазах своих возлюбленных, могли бы сотрясти самые устои Государства в попытке построить на его месте новое, «идеальное».

Государство — мое, ваше, любое — по самой своей сущности сосредоточено на самозащите, самосохранении и собаку съело в сокрытии истинной природы своей власти. Идеалисты, молодые, энергичные, наделенные пылким воображением — вот постоянная угроза для существования любого стремящегося к самосохранению государства.

Представьте себе, что Государство — это вы. Если вы ошибочно разыграете комбинацию с мечтателями, свои садовые орудия они сменят на осадные, розы и грезы променяют на угрозы и грозы, они приставят свои карьерные лестницы к вашей цитадели, разрушат ваши стены и застенки. Но дайте им мечту, дайте им недостижимую цель, дайте им ложную надежду, пустые иллюзии, дайте им любовь, небесную или земную, — и реальный мир останется вашим, их кровь, пот и жилы окажутся золотой жилой для вас.

Если мы в силах представить себе, что у любой религии может быть циничная политическая подоплека, то мы должны прийти к выводу, что она возможна и у любви.

ПОЛАГАЮ, У НАС ВОЗНИКЛА НЕБОЛЬШАЯ ЛОГИЧЕСКАЯ ошибка в духе «Бульвара Сансет»; примерно как в том случае, когда история рассказывается от лица плавающего в бассейне трупа. Если я было в хижине и сгорело вместе с Мирандой, как я могу теперь быть здесь, с вами? Не исключено, однако, что Фердинанд в качестве меры предосторожности мог прятать меня в каком-то тайнике, чтобы использовать как козырь в переговорах, если их все-таки схватят. Не исключено. Что там произошло на самом деле, я честно вам расскажу, но простите мне, если я немного повременю с разгадкой. Мне теперь нужно думать о голливудских продюсерах. История моей любви окончена, я вышел из треугольника, и все оставшееся по отношению к нам с вами — просто повествование. Правдивое, но, как и все повествования, не более чем интрига, напряженная струна от того, что читателю уже известно, к тому, что ему предстоит узнать.

Опечаленный Фердинанд меланхолически помог Флирту в общем молчании довести гондолу до берега. Умы у всех были заняты теми вопросами без ответа, которые всегда задает смерть; лица застыли, как окаменевшие маски, словно не в силах выразить такое потрясающее горе, горе за пределами слез.

Вздорные чайки, следя за коптящими остатками рыбацкой хижины в безумной надежде все-таки высмотреть немного копченой рыбы, уселись вдоль низенькой каменной стенки, отделяющей от лагуны неухоженную, заросшую тростниками землю Пеллестрины. Мореплавателей они попытались отпугнуть зловещими криками и угрожающим хлопаньем крыльев. Когда гондола коснулась стенки, они с ужасным шумом поднялись всей стаей и начали метать фантастически пахучие экскременты на вторгшееся судно. Путешественники взобрались наверх, на тропу и, все еще не в состоянии задуматься, что им делать дальше, уселись, как и чайки, на стену у высокой травы и слушали птичью свару.

Постепенно, однако, проснулась потребность освободиться от чувства вины и найти виноватых.

— Как это случилось? — Мерсия повернулась к Фердинанду. Тот сидел, качая головой, глядя на дым, вдыхая прах, словно это мог быть прах Миранды, и тем самым они смогли бы навеки соединиться.

— Она подожгла хижину, — глухо сказал он.

— Зачем? Зачем она это сделала?

— Потому что я ей сказал поджечь.

— Что? — Мерсия не могла этому поверить. — Вы сказали ей? Сказали ей сделать это? — она показала рукой на дым.

— Да. Нет. Не сжигать себя. Поджечь хижину, сесть в лодку и плыть оттуда.

— Зачем? Зачем ей это было делать?

Флирт, уже знакомый со взрывоопасным характером Мерсии, попытался внести примиряющую оптимистическую нотку.

— Она могла добраться до берега вплавь, разве нет?

Фердинанд его игнорировал.

— Чтобы они не схватили ее, если схватят меня.

— Они? — выпалила Мерсия. — Они? Это проклятое шпионское начальство? Жалкие мастера подлых игр, полоумные хозяева секретных застенков? Это и есть «они»?

Фердинанд пожал плечами.

— Что за хренью она здесь занималась? — кричала Мерсия. — Почему именно она? Почему вы не отправили ее назад в Лондон? В безопасное место? Как вы посмели навязать ей свою грязную жизнь? Какое вы имели право так ею манипулировать?

Фердинанд оглянулся на нее, но не ответил.

— Вот дерьмо! — начала ругаться Мерсия. — Какое гребанное гадство! Как только мы вернемся в какое-нибудь цивилизованное место, я тебя, приятель, сдам. Ты или поганый псих, или самый главный преступник во всем мире. Ты не повернешь дело так, что мы ее убили. Меня на это не купишь. Ты велел ей поджечь дом. Она мертва только из-за того, что ты ей сказал, и с тобой то же самое будет, вот увидишь.

— Думаешь, я не в обезьяньей заднице видел твои угрозы? — заорал в ответ Фердинанд, налившийся кровью, сорвавшийся со всех катушек. — Думаешь, для меня это хоть что-то значит сейчас, когда ее нет? Думаешь, я не сделал бы то же самое для нее? Не занял бы ее место? Думаешь, ты одна имеешь право на ее любовь? — И уже спокойнее навстречу несущему дым ветру: — И даже хуже того. Всю свою жизнь я так ошибался, я думал, что только сумасшедшие могут всем жертвовать ради любви. Всю свою жизнь, а теперь я понял, что я сам один из этих сумасшедших. Я бы сделал в точности то же самое. Если бы только…

— Ты член моржовый. Онанист хренов. Ты убийца, душегуб и ослиная жопа.

— Послушайте, — начал Флирт.

— Да пошел ты! — бушевала Мерсия. — Я в свое время почистила пару нужников, но такого дерьма нигде не видывала! Ты сгниешь в той же преисподней, где гниет твоя совесть!

— Нет, я правда думаю, что это может быть что-то важное, — опять начал Флирт.

— Ценю ваши усилия, но они ни к чему, — пробормотал Фердинанд. — Меня уже ничто не заставит почувствовать себя большим дерьмом.

— Принимай мои обвинения как мужчина! Ты не можешь остановиться только на своей ненависти к себе, я хочу, чтобы ты и мою почувствовал. Всю мою ненависть, ты, кусок дерьма!

— Похоже на дождевую тучу, — Флирт показал на другую сторону лагуны. И Мерсия, и Фердинанд посмотрели туда. На севере, в направлении Венеции, в небо поднималась какая-то густая черная туча. Вглядываясь, они одновременно услышали отдаленное глухое жужжание, приближающееся вместе с тучей, как будто это был огромный рой насекомых, за много километров устремившийся на них.

Фердинанд спрыгнул в лодку и вынул из кормового ящичка тяжелый плотный смокинг. С приближением роя стали различимы отдельные насекомые в нем, а жужжание превратилось в мощный гул, становившийся все громче. Фердинанд надел смокинг и снова выбрался на берег, поглядывая на черную зловещую тучу, с шумом несущую им какое-то откровение, словно из пророчества о всадниках апокалипсиса[61]. Чувствуя облегчение оттого, что предстоит заняться реальным делом, а не погружаться больше в гибельные глубины собственного сердца, Фердинанд твердо посмотрел на рой жутких насекомых и еле слышно произнес только одно слово: «Сикораксы»[62].

Он знал, что они появятся, он представлял это себе, видел во сне, рассчитал время, скорость, направление. Они возникали в мыслях Фердинанда как вестники судьбы, и теперь наяву пришли свершать свое возмездие. Вертолеты «Сикоракс», излюбленная десантная машина у спецназа средиземноморских сил НАТО. Они охотятся стаями и наводят ужас на всех, кто их видит, они летят низко и быстро, выставив с обоих боков кошмарными клешнями — в точности как у жуков — ракеты на наружной подвеске. В каждом находится восемь человек, вооруженных до зубов и хорошо обученных стремительно действовать по принципу «прилетаем, побеждаем, улетаем», прежде чем кто-нибудь, особенно массмедиа, успеют хоть глазом моргнуть. Откуда-то они узнали, что он здесь. Могли Мерсия и Флирт все же оказаться агентами? Взглянув на них, Фердинанд увидел застывший на их лицах ужас.