Фердинанд потянулся с поплавка ближе к центральной оси самолета и бросил паяльную лампу в струю выливающегося топлива. Море за самолетом мгновенно вспыхнуло, пламя рванулось назад быстрее, чем они летели вперед. Внезапно самолет резко пошел вверх, и Миранда осела на пол. Фердинанд вцепился в стойку. Позади них тянулся огненный хвост, языки вздымались прямо от воды, словно пламя самой преисподней, сверкая ярким оранжевым светом, изверглось из моря.

Ракеты первыми пронзили стену огня. Настигнув свой источник тепла, они взорвались двумя огромными, ослепительно белыми шарами. Выпустивший их вертолет, хотя и пытался уклониться, не имел никаких шансов. Он врезался во встречную ударную волну взрыва и в мгновенной вспышке разлетелся на куски, брызнул во все стороны струями пламени.

Грохота взрыва уже не было слышно, видны были только вспучивающиеся красно-черные клубы да изящные дуги метеорами взлетающих в небо и устремляющихся вниз обломков. Гидроплан с гудением набирал высоту, удаляясь от громадной огненно-дымной тучи.

— Чуть ли не на нашем огороде, — прокричал пилот, указывая вниз на один из больших военных кораблей, которые патрулировали Адриатику, неторопливо двигаясь по краю потенциальной зоны военных действий у берегов бывшей Югославии.

Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт с горестным недоумением и яростью смотрел, как дымящиеся обломки штурмового вертолета, кружась, падают в море. Ультра ускользнул из разрушенного кафе, а теперь уничтожил еще одну проклятую вертушку. Капитан посмотрел на удаляющийся от места катастрофы гидроплан, так и есть, вот он, Ультра, мать его, ван Дик, все еще цепляется за стойку, не в силах влезть в кабину из-за давления набегающего воздушного потока, но очень даже живой и, надо полагать, невредимый. Как обычно, капитану пришла в голову все та же мысль: если хочешь, чтобы что-то было сделано, нужно это делать самому.

— Подведи нас поближе к этому ублюдку, — приказал он своему второму пилоту, пробираясь к пулемету у двери. Рывком открыл дверь и, схватившись за гашетки пулемета, закричал в сторону маленькой фигурки на гидроплане: — Ты покойник, сучоныш!

Хотя Фердинанд был еще вне досягаемости и для голоса, и для пулеметов, капитан выпустил короткую очередь, чтобы унять свое нетерпение. Догоняя Ультру, капитан был намерен в конце концов все-таки увидеть испуг в его зрачках.

С расстояния меньше пятисот метров Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт выпустил в борт гидросамолета очередь. Это должно их испугать. Он аккуратно прицелился в приближающуюся фигуру Фердинанда. Он ждал, ждал своего чудесного мгновенья, пальцы его подрагивали, а силуэт беспомощно висящего на стойке Фердинанда заполнил уже все поле прицела.

Многое можно сказать о пользе регулярных визитов к окулисту, каким бы хорошим вы ни считали свое зрение. Случись это всего лишь годом раньше, постепенно прогрессирующая близорукость Ремингтона-Вилкинсона-Жиллетта еще позволила бы ему не приближаться на несколько лишних метров. Увы, время и окулисты не считаются с человеком. Сближаясь на эти три метра, чтобы Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт мог различить не только глаза, но и зрачки своего противника, не просто увидеть, но и заглянуть в глубину его темно-зеленых радужных оболочек, натовский вертолет капитана вторгся, помимо личного жизненного пространства Фердинанда, в воздушное пространство сербов.

Ремингтона-Вилкинсона-Жиллетта рывком отбросило назад, когда вертолет заложил крутой вираж, отворачивая прочь от гидроплана.

— Нет! — крикнул капитан всем богам. — Нет!

Он вернулся к открытой двери, когда вертолет выровнялся, и смотрел вслед гидроплану, улетающему к побережью Черногории.

— Дай мне связь с «АВАКСом»! — гаркнул он в микрофоны шлема. — Пусть выследят эту паскуду.

Все молчали. Они победили, им удалось вырваться на свободу. Фердинанд по-прежнему висел внизу, а самолет теперь плавно снижался над мирными водами окруженного горами большого залива, вторгающегося в сушу, будто длинный язык. Самолет скользнул по его зеркальной поверхности, подняв тучу мелких брызг, и постепенно замедлился. Фердинанд вернулся в кабину, пока они потихоньку подруливали к пристани.

— Так мы дома? — сказал Фердинанд. — Это Тиватский залив, да?

Тони кивнул, а Миранда рассматривала новый пейзаж. Скалистые склоны возвышались над тихими водами, подошвы их были покрыты густым лесом, а высокие серые пики увенчивались снежными шапками. Вдоль береговой черты оторочкой шли высокие деревья, нависающие над узкими пляжами, все это имело вид первозданной природы. Выше по одному из склонов виднелся над деревьями большой дом в стиле Тюдоров, из красного кирпича с деревянной надстройкой. Над одной из высоких печных труб вился дымок.

— Где мы? — спросила Миранда.

— Добро пожаловать в Сербию и Черногорию, — ответил пилот, — на родину лучших вояк после Аттилы.

— А здесь жил Генрих VIII и все такое? — спросила она, показывая на дом.

— Нет, — улыбнулся Тони, уже восстановивший нормальный цвет лица. — Это просто моя причуда. Дом с родины.

— Он твой?

— Практически все, что ты здесь видишь, мое. Я купил это в прошлом году.

— Тони, — сказала Миранда, — я знаю, что в хромающей экономике кредиты могут далеко завести, но это же безумие.

— Миранда, деньги, как и все на свете — это просто набор чисел.

— Черт, — прервала она его, — мы еще не отделались от них, они высадили поисковую партию. — Группа хорошо вооруженных людей в грязной полевой форме оцепляла пристань.

Тони вгляделся и опять улыбнулся своей улыбкой, которая уже начинала несколько раздражать.

— Не беспокойся, их я тоже купил, — он комично приподнял брови.

Самолет остановился у пристани рядом с мощным катером. Пассажиры выбрались на щелястый дощатый настил, вдоль которого построились их вооруженные телохранители. Тони заговорил с кем-то вроде их командира, а Фердинанд шепнул Миранде:

— Крутые у тебя друзья. Ты кое о чем умалчиваешь?

— Нет, — замотала головой Миранда. — Пару недель назад это был живущий по соседству со мной неудачник, а теперь это какой-то Говард, мать его, Хьюз.

— Он знает, кто я такой?

— Не спрашивай меня. Похоже, он знает размер моих трусиков, так что я уже ничему не удивляюсь.

Тони повернулся к ним:

— Миранда и… э-э… — он смотрел на Фердинанда.

— Фердинанд, — сказал Фердинанд.

— Да, конечно же, Фердинанд, вы мои гости. Милости просим; давайте поднимемся в дом, мы придем как раз вовремя, чтобы узнать шестичасовые новости и выпить немного сока с джином.

— Да ты рубаха-парень, — сказал Фердинанд, покровительственно ему подмигнув. Все трое направились к берегу, сопровождаемые взводом охраны.

как я доказываю, отнюдь не в том, чтобы приносить какую-то пользу любящему или любимому, так как фактически она превращает их обоих в рабов. Она превращает их в утративших невинность, пристыженных служителей храма любви, порабощенных тем самым воображением, которое, как нам столетиями твердили, должно нас освободить.

Но кто же выковал эти цепи? Кто держит в руках этот бич и на самом деле правит миром? Кто эти властители нашего воображения? Может быть, это скатанные в рулоны грезы Голливуда? Или, скажем, издательский бизнес, стряпающий для нас романы, или массмедиа, руководящие нашей жизнью, вместо того чтобы освещать ее? Нет. Это просто инструменты. Но для кого и для чего?

Самый точный портрет можно найти в рассуждениях параноиков и любителей теорий всемирного заговора. «Они» — те безымянные, которые исключают нас, это всегда именно «они». Те, кого мы видим не среди нас, а со стороны. Те, в чье число мы не входим, но стремимся войти. Иные. Неизвестные. Во мраке.

Они.

Но кто они?

Полагаю, нам не нужно искать дальше тех, у кого сегодня сосредоточена реальная власть; ведь она и всегда была у них. Задумайтесь, кто на самом деле распоряжается вашей судьбой, кто фактически принимает решения относительно вашей жизни, кто контролирует каждый ваш шаг и каждый замысел, не будучи при этом вашей любящей мамой? Взгляните на «них», потому что они всегда на том же месте. На протяжении всей истории «они» никогда не упускали власть из рук, их хватка никогда не ослабевала, их анонимность никогда не нарушалась. «Они» всегда были молчаливы, чтобы мы не могли узнать, у кого отбирать подлинную власть. Но они на месте.