А восхищению публики поистине не было предела, так как перепечатки в прессе шли повсеместно. Статьи с многочисленными иллюстрациями, рассказывающие или кратко передающие суть легенд из «Черной книги», многословно распространяющиеся об ужасе, внушаемом мумией, сравнивающие орнамент на цилиндре и иероглифы свитка со знаками, воспроизведенными фон Юнцтом, и пускающиеся в самые дикие, самые нелепые и иррациональные измышления и теории, — такие статьи появились всюду. Число посетителей музея утроилось, а всеобъемлющий характер внезапно вспыхнувшего интереса подтверждался избытком получаемой нами корреспонденции — по большей части бессодержательной. Похоже, мумия и ее происхождение создали — для людей с воображением — достойного соперника депрессии, бывшей в 1931 и 1932 годах главной темой для разговоров. Что касается меня, то главный эффект всего этого фурора состоял в том, что мне поневоле пришлось одолеть чудовищный том фон Юнцта в сокращенном издании «Голден гоблин» — и это внимательное чтение, с одной стороны, заставило меня не раз испытать головокружение и тошноту, но вместе с тем и поблагодарить судьбу за то, что она избавила меня от диких гнусностей последовавшего вскоре полного издания текста.

Древние предания, приведенные в «Черной книге» и связанные с орнаментами и символами, столь близко родственными знакам и иероглифам свитка и цилиндра, и в самом деле ошеломляли и внушали немалый страх. Преодолев неимоверную череду веков и миновав все известные нам цивилизации, расы и государства, они сосредоточились вокруг исчезнувшего народа и сгинувшего континента, относящихся к баснословно далеким, туманным, первоначальным временам, — вокруг народа и континента, которые в древнейших преданиях именуются My и которые, судя по записям на языке наакаль, процветали двести тысяч лет назад, когда Европа была еще прибежищем неких гибридных существ, а не дожившая до наших времен Гиперборея поклонялась черному аморфному Цатхоггуа.

Там упоминалось также царство или край К'наа, в котором первое человеческое племя обнаружило грандиозные, чудовищные руины, оставленные неведомыми существами, волна за волной проникавшими сюда с далеких звезд и отбывавшими здесь предназначенные им долгие века в только нарождавшемся, никому еще не нужном мире. Царство К'наа было священным местом поклонения, поэтому из самой его сердцевины возносились к небу мрачные базальтовые утесы священной горы Йаддит-Гхо, а ее венчала сложенная из циклопических каменных блоков крепость, бесконечно более древняя, чем само человечество, и построенная племенем выходцев с темной планеты Юггот, колонизовавшей наш мир задолго до зарождения земной жизни.

Чужаки с Юггота исчезли многие века назад, но оставили после себя жуткое существо, которое не подвержено смерти, — своего ужасающего бога и покровителя Гхатанотхоа, спустившегося в глубь горы Йаддит-Гхо и с той поры таящегося в подземелье под крепостью. Ни один человек никогда не взбирался на Йаддит-Гхо и не видел ту зловещую крепость, разве что порой на фоне вечернего неба вырисовывались ее отдаленные, построенные по законам странной геометрии очертания; и большинство посвященных людей верили, что Гхатанотхоа всегда живет там, ворочаясь в таинственных безднах под мегалитическими стенами. И многие полагали, что чудовищу должны постоянно приноситься жертвы, чтобы оно не выбралось из своих тайных глубин и не погубило мир людей, как некогда был погублен мир пришельцев с Юггота.

Если не приносить жертвы, говорили люди, Гхатанотхоа выберется на дневной свет и тяжкой поступью спустится с базальтовых утесов Йаддит-Гхо, неся погибель всякому на своем пути. Ибо ни одно живое существо не может взглянуть не только на само чудовище, но и на его близко к натуре выполненное резное изображение любого размера без того, чтобы не претерпеть изменения более ужасные, чем сама смерть. Лицезрение великого бога или его изображения, как гласят легенды планеты Юггот, приводит к параличу и окаменению необычайно жуткого рода, в результате которого тело жертвы обращается в нечто среднее между кожей и камнем, тогда как мозг ее остается вечно живым, непостижимым образом застывшим и замурованным на века, в безумной тоске сознающим свое прохождение сквозь бесконечные эпохи беспомощности и бездействия до тех пор, пока случай или само время не довершат разрушение окаменевшей оболочки и тем самым, оставив серое вещество без внешней защиты, не обрекут его на погибель. Но конечно, по большей части жертве суждено было впасть в безумие задолго до того, как придет это отсроченное на многие эпохи избавление от мук в образе смерти. Ни единое человеческое око, говорят легенды, до сей поры не посмело бросить взгляда на Гхатанотхоа, ибо поныне опасность столь же велика, как и в те бесконечно далекие времена.

Каждый год в жертву Гхатанотхоа приносились двенадцать юных воинов и двенадцать девушек. Их тела возлагались на пылающие алтари в мраморном храме, построенном у подножия горы, ибо никто не смел взобраться на базальтовые утесы Йаддит-Гхо и тем более приблизиться к циклопической твердыне, возведенной на их вершине еще до появления на Земле человека. Власть жрецов Гхатанотхоа была безграничной, так как только они могли защитить К'наа и всю страну My от бога, в любое время могущего выйти из тайного убежища наружу и обратить всех окружающих в камень.

Во главе ста жрецов Темного Бога стоял Имаш-Мо, верховный жрец, который на празднестве Натх всегда шел впереди царя Тхабона и гордо стоял, выпрямившись во весь рост, перед часовней Дхорик, в то время как царь смиренно преклонял перед ней колена. Каждый жрец обладал мраморным жилищем, сундуком золота, двумя сотнями рабов и сотней наложниц, не говоря уж о его независимости от гражданского закона и о власти даровать жизнь или карать смертью любого жителя К'наа, за исключением приближенных царя. Но как ни велика была власть жрецов, страна всегда жила в страхе: как бы Гхатанотхоа не выскользнул из мрачных глубин и не спустился вниз, неся человечеству ужас и окаменение. Со временем жрецы запретили людям даже думать о Темном Боге или воображать себе его ужасный облик.

То был год Красной Луны (по расчетам фон Юнцта, 173–148 тысяч лет до P. X.), когда впервые человеческое существо осмелилось высказать неповиновение Гхатанотхоа и восстать против чудовищной его угрозы. Этим отважным еретиком был Т'йог, верховный жрец Шуб-Ниггурата и хранитель медного храма Всемогущего Козла с Легионом Младых. Он долго размышлял о власти различных богов, ему были посланы свыше странные сны и откровения, связанные с жизнью этого и более древних миров. В конце концов он обрел уверенность, что добрых богов можно настроить против злых, и поверил, что Шуб-Ниггурат, Нуг и Йэб, так же как и змеебог Йиг, примут сторону людей в борьбе против тирании надменного Гхатанотхоа.

По внушению Богини Матери Т'йог вписал в Наакаль — иератический текст своего жреческого ордена — небывалое прежде заклинание, способное, как ему казалось, предотвратить опасность окаменения, исходящую от Темного Бога. Под его защитой, полагал он, отважившийся на подвиг человек сумеет подняться на базальтовые утесы и первым из всех людей войти в циклопическую цитадель, под которой таится Гхатанотхоа. Т'йог был уверен, что, став лицом к лицу с ужасным богом, при поддержке могучего Шуб-Ниггурата и его сыновей он сможет вынудить его к соглашению и навсегда освободит человечество от затаившейся в бездне угрозы. Благодарные люди будут готовы воздать своему освободителю все почести, которые только он сам для себя установит. К нему перейдут все привилегии жрецов Гхатанотхоа, и потом станут достижимыми не только царский сан, но, может быть, и ореол нового божества.

Свое охранительное заклятие Т'йог начертал на свитке, сделанном из пленки «гггхагон» (по фон Юнцту, внутренней плены давно вымершей ящерицы йакитх), и заключил его в орнаментированный цилиндр из металла «лагх», принесенного Древнейшими с планеты Юггот. Магическая эта формула даже могла вернуть окаменевшим жертвам их первоначальный облик. Жрец-еретик решился наконец, спрятав цилиндр под мантией, проникнуть в циклопическую крепость с очертаниями, основанными на какой-то чужеродной геометрии, и сойтись лицом к лицу с монстром в его же логовище. Что за этим последует, он не знал вполне, но надежда стать спасителем человечества укрепляла его решимость.