С этого момента я не требую доверия к тому, что рассказываю, ибо это слишком неправдоподобно, слишком чудовищно и невероятно, чтобы быть правдой. Хотя мой фонарь и отбрасывал мощный сноп света, он, разумеется, не мог осветить весь циклопический склеп, поэтому я начал двигаться вдоль стен, чтобы рассмотреть их хорошенько. К своему ужасу, я заметил, что склеп загроможден различной утварью и мебелью, которыми как будто совсем недавно пользовались. Но едва мой фонарь задерживался на каком-нибудь предмете, его контуры начинали таять, пока не становились призрачными.

Все это время ветер яростно дул на меня, а невидимые руки злобно толкали и хватали амулет, болтавшийся у меня на шее. Дикие мысли и образы носились в моем сознании. Я думал о рукописи и о том, что в ней говорилось о гарнизоне, размещенном в этом месте: двенадцать мертвых рабов и шесть живых, но частично дематериализованных свободных людей — так было в 1545 году, 384 года назад… А что с тех пор? Самакона предсказывал дальнейшую деградацию… развитую дезинтеграцию… еще большую дематериализацию… все хуже и хуже… что останавливало их… амулет Серого Орла из священного металла Тулу… хотели ли они сорвать его, чтобы сделать со мной то же самое, что и с теми, кто приходил сюда раньше?… Я вдруг понял, что верю рукописи Самаконы. Нет, так нельзя! Я должен взять себя в руки!

Но будь все проклято — как только я пытался взять себя в руки, я сталкивался с чем-то таким, что снова выводило меня из равновесия! Как только я усилием воли отвлекся от наваждения, мой фонарь высветил два предмета, которые были явно из реального мира, но они потрясли мой рассудок сильнее, чем все, что я видел до сих пор. Это были мои собственные лопата и заступ, аккуратно прислоненные к стене в этом адском склепе!Боже правый, а я-то хотел все свалить на шутников из Бингера!

Это было слишком. После этого проклятый гипноз рукописи овладел мною окончательно, и я действительно увиделпризрачные фигуры тех, кто тащил и дергал меня, — этих прокаженных древних созданий, в которых все же сохранилось что-то от людей… этих ужасных существ — четырехногих исчадий ада с обезьяньими мордами и рогами… И ни единого звука в кромешной тьме!

Потом я все же услышал звук — хлюпанье, шлепанье, глухой приближающийся шум, который возвещал о присутствии существа столь же материального, как мои лопата и заступ. Я попытался сосредоточиться и подготовиться к тому, что мне предстояло увидеть, но не смог представить себе ничего определенного. Я мог только повторять снова и снова: «Оно из бездны, но это не призрак». Шлепанье становилось все отчетливее, и по его однообразно-механическому ритму я понял, что приближалось несомненно мертвое существо. Затем — о боже! — я увидел его в свете моего фонаря, увидел его стоящим, как страж, в узком проходе между кошмарными идолами змееподобного Йига и осьминогоголового Тулу!..

Дайте мне прийти в себя и попытаться рассказать о том, что я увидел; объяснить, почему я бросил фонарь и саквояж и с пустыми руками метнулся обратно в темноту, охваченный спасительным беспамятством, которое длилось до тех пор, пока я не очнулся от яркого света солнца и доносившихся из поселка криков: я лежал, задыхаясь, на вершине проклятого кургана. Мне рассказали, что я появился через три часа после того, как исчез, и тотчас упал на землю, словно сраженный пулей. Никто не осмелился пойти и помочь мне, люди только пытались привлечь мое внимание криками и пальбой из пистолетов.

В конце концов это сработало, и, придя в себя, я почти скатился по склону холма, стремясь убраться как можно дальше от этого проклятого места. Все мои вещи остались внизу, но нетрудно понять, что ни я, ни кто другой за ними не пошел. Когда я добрался до поселка, я смолчал об увиденном. Я только бормотал что-то неопределенное об орнаментах, статуях, змеях и расстроенных нервах. Мне сказали, что призрак индейца появился на холме примерно тогда, когда я был на полпути к поселку. Я покинул Бингер в тот же вечер и никогда больше не возвращался туда, хотя до меня доходят слухи о призраках, которые все еще бродят по вершине кургана.

Но я хочу наконец сообщить о том, чего не решился рассказать людям в Бингере. Я и сейчас не знаю, как смогу справиться с этим, и если в итоге вам покажется странной моя сдержанность, то вспомните, что одно дело — вообразить этот ужас, а увидеть воочию — совсем другое. Помните, как в начале этой истории я упомянул о молодом человеке по имени Хитон, который однажды в 1891 году отправился на холм и вернулся оттуда ночью полным идиотом, восемь лет бормотавшим о каких-то ужасах и умершим в припадке эпилепсии?

Вот что он все время говорил: « Этот белый, о боже, что они с ним сделали!..»

Так вот, я увидел то же, что бедняга Хитон, но я увидел это после того, как прочел рукопись, и знал больше его. Это было еще хуже, потому что я знал, что это все означает,знал обо всем, что живет и разлагается там, внизу. Итак, оношагнуло мне навстречу и стало, как страж, в проходе между ужасными статуями Йига и Тулу. Конечно, оно было часовым. Его сделали стражем в наказание, и оно было совершенно мертво; кроме того, у него не хватало головы, рук, нижних частей ног и других привычных для человека членов. Когда-то оно было вполне человеческим существом, и оно было белым человеком. Но потом, если верить рукописи, его использовали для развлечений в амфитеатре, пока оно не умерло и не стало механически двигающимся трупом, направляемым волей извне.

На его белой, слегка волосатой груди были вырезаны или выжжены — я не стал внимательно рассматривать — какие-то письмена. Я лишь отметил, что они были сделаны на неуклюжем и нескладном испанском языке; писал явно не испанец, человек, плохо знакомый с испанскими выражениями и с латинским алфавитом. Надпись гласила:

«Secuestrado a la voluntad de Xinaián en el cuerpo decapitado de Tlayúb» — «Схвачен no воле К'ньяна, направлявшей безголовое тело Т'ла-Йуб».

Локоны Медузы [60]

(перевод М. Куренной)

Путь к Кейп-Жирардо пролегал по незнакомой местности, и, когда лучи предзакатного солнца приобрели сказочный густо-золотой оттенок, я понял, что надо спросить дорогу, иначе мне не добраться до города к ночи. Мне совершенно не хотелось мотаться по унылым равнинам южного Миссури после наступления темноты, поскольку грунтовые шоссе здесь находились в прескверном состоянии и в открытом автомобиле ноябрьский холод пробирал до костей. Вдобавок на горизонте собирались тучи — и потому я принялся внимательно обследовать плоские коричневатые поля, исчерченные длинными серыми и голубыми тенями, в надежде заметить какой-нибудь дом, где можно будет получить нужные сведения.

То был пустынный, безлюдный край, но наконец я разглядел крышу среди купы деревьев на берегу маленькой речушки — дом стоял примерно в полумиле от шоссе, по правую руку от меня, и к нему наверняка вела аллея или тропа, которую я вскоре увижу. За неимением поблизости другого жилья я решил попытать счастья там и премного обрадовался, завидев за кустами на обочине полуразрушенные резные каменные ворота, увитые сухими, мертвыми стеблями плюща и густо заросшие подлеском, каковое обстоятельство объясняло, почему издалека я не различил подъездную дорогу, тянущуюся через поля. Проехать здесь явно не представлялось возможным, а посему я аккуратно припарковал автомобиль у ворот, где плотные кроны вечнозеленых деревьев послужили бы для него защитой в случае дождя, и двинулся к дому пешком.

Пробираясь сквозь заросли кустарника в сгущающихся сумерках, я начал испытывать дурные предчувствия, порожденные, вероятно, зловещей атмосферой разрухи и запустения, что витала над старыми воротами и заброшенной подъездной аллеей. Судя по затейливой резьбе на каменных воротных столбах, здесь некогда находилось весьма и весьма богатое поместье; и я видел, что изначально дорогу с обеих сторон окаймляли ряды лип, часть которых к настоящему времени погибла, а остальные уже никак не походили на культурные насаждения среди окружающей дикой поросли.