— Брюс!

Малкольм Брюс поднял на меня глаза.

— Брюс, послушай меня. Ты уверен, что Марджори Парди умерла?

— Уверен ли я?… — Он резко выпрямился в кресле и уставился на меня широко раскрытыми глазами, когда смысл вопроса дошел до него.

— Вот именно, — продолжал я. — Ты абсолютно уверен, что в банке находился пепел Марджори Парди?

— Но ведь… я… послушай, Прэг! К чему ты клонишь?

— Значит, ты неуверен. Ты увидел на кресле пальто и шляпу девушки и — в своем взвинченном состоянии — сделал поспешные выводы: «Это пепел пропавшей девушки… Профессор испытал на ней свой кошмарный препарат…» — и все такое прочее. Ван Алистер говорилтебе хоть что-нибудь?

— Не помню. Я же сказал, я впал в неистовство — в совершенное безумие!

— Тогда вставай и пойдем со мной. Если Марджори жива, она наверняка находится где-то в доме, а если она там, мы непременно найдем ее.

На улице мы поймали такси, и через несколько минут дворецкий впустил нас в дом ван Алистера. Брюс отпер лабораторию своим ключом. Дверь рабочего кабинета профессора по-прежнему была приоткрыта. Я обвел внимательным взглядом помещение и увидел слева, возле окна, еще одну дверь. Я быстро подошел к ней и подергал ручку, но безрезультатно.

— Куда ведет эта дверь?

— Там просто кладовая, где профессор хранит химическую аппаратуру.

— Все равно ее надо открыть, — твердо сказал я.

Отступив на пару шагов назад, я со всей мочи прицельно ударил ногой в дверь, потом еще раз, еще — и наконец вышиб замок.

Брюс с нечленораздельным криком бросился в глубину кладовой, к огромному сундуку красного дерева. Выбрав один из ключей в связке, он отомкнул замок и трясущимися руками откинул крышку.

— Она здесь, Прэг… скорее! Вынесем ее на воздух.

Мы вдвоем перенесли недвижное тело в лабораторию.

Брюс торопливо приготовил какую-то микстуру, которую влил девушке в рот. После второй дозы она медленно открыла глаза и недоуменно осмотрелась по сторонам. Потом ее взгляд остановился на Брюсе, и глаза вспыхнули радостью узнавания. Чуть позже, отдышавшись от страстных объятий с вновь обретенным возлюбленным, девушка поведала нам свою историю:

— Вскоре после того, как Малкольм вышел в аптеку, профессор попросил меня зайти к нему. Поскольку он часто посылал меня в город с разными поручениями, я ничего не заподозрила и, чтобы сэкономить время, прихватила с собой пальто и шляпу. Затворив за мной дверь кабинета, он неожиданно набросился на меня сзади, повалил на пол и связал по рукам и ногам. Затыкать мне рот не было необходимости — ведь лаборатория звуконепроницаемая.

Потом он привел огромного ньюфаундленда, невесть где раздобытого, и на моих глазах превратил пса в пепел, а пепел ссыпал в стеклянную банку, стоявшую на табурете.

Затем ван Алистер отправился в кладовую и из сундука, где вы нашли меня, вытащил стеклянный гроб — по крайней мере мне, пораженной диким ужасом, этот ящик показался именно гробом. Он приготовил достаточное количество своего кошмарного препарата, чтобы наполнить ящик почти до краев. Далее он заявил, что теперь осталось только одно: провести эксперимент на человеческом существе!

Марджори содрогнулась при этом воспоминании.

— Безумец разразился пространной речью о том, сколь великая честь для любого человека пожертвовать своей жизнью во имя науки, а потом хладнокровно сообщил, что в качестве объекта эксперимента он выбрал тебя, Малкольм, а мне отведена роль наблюдателя! Я лишилась чувств.

Видимо, профессор опасался, как бы в лабораторию не вошел кто посторонний, ибо очнулась я уже в сундуке, где вы меня нашли. Духотища там была страшная! С каждой минутой дышать становилось все труднее и труднее. Я думала о тебе, Малкольм… думала о чудесных, счастливых часах, что мы провели вместе в последние несколько дней. Я не представляла, как я буду жить без тебя! Я даже молилась, чтобы он убил и меня тоже! Губы у меня запеклись, в горле пересохло… и я провалилась в беспамятство. Очнулась я уже здесь, рядом с тобой, Малкольм.

Голос Марджори упал до хриплого, нервного шепота.

— А где… где профессор?

Брюс молча провел девушку в рабочий кабинет ван Алистера. При виде стеклянного гроба она сильно вздрогнула. По-прежнему не произнося ни слова, Брюс подошел к гробу, зачерпнул пригоршню тонкого белого пепла и медленно пропустил его сквозь пальцы.

Пожиратель призраков [118]

(перевод М. Куренной)

Помешательство? Горячечный бред? Очень хотелось бы так думать! Но когда в ходе моих странствий тьма застигает меня одного вдали от человеческого жилья и в ушах звучит жуткое эхо пронзительных воплей, злобного рычания и отвратительного хруста костей, долетающее из бескрайней дали, я содрогаюсь при воспоминании о той кошмарной ночи.

В ту пору я еще недостаточно свободно ориентировался в лесу, хотя дикая, девственная природа влекла меня столь же сильно, как сейчас. До упомянутой ночи я никогда не путешествовал без проводника, но на сей раз обстоятельства вынудили меня положиться на собственные силы. Дело было в середине лета, в штате Мэн; мне позарез нужно было добраться из Мейфэра до Глендейла к полудню следующего дня, но никто из местных жителей не соглашался стать моим проводником. Если бы я двинулся окружным путем через Потовиссет, я бы точно не поспел в Глендейл к нужному часу, а кратчайший путь пролегал через густую лесную чащу, — но все до единого, к кому я обращался с просьбой провести меня лесом, отвечали категорическим отказом или уклончивыми отговорками.

Мне, человеку пришлому, показалось странным, что у всех и каждого мигом находится благовидный предлог для отказа. В такое количество «важных неотложных дел» в паршивой сонной деревушке просто не верилось, и я понимал, что местные лгут. Однако все они ссылались на «крайнюю занятость» и заверяли, что нужная мне тропа, ведущая строго на север, легкопроходима и крепкому малому вроде меня преодолеть путь через лес — раз плюнуть. Коли выйдешь с утра пораньше, говорили они, доберешься до Глендейла к закату, и тебе не придется ночевать под открытым небом. Но даже тогда я ничего не заподозрил. Дело представлялось вполне посильным, и я решил отправиться в одиночку, махнув рукой на ленивых селян. Возможно, я принял бы такое решение, даже если бы что-то заподозрил, ибо молодости свойственно упрямство, а я вдобавок ко всему с малых лет смеялся над разными суевериями и бабьими россказнями.

Итак, на рассвете следующего дня я бодро пустился в путь, с пакетом провизии в руке, автоматическим пистолетом в кармане и пачками хрустящих купюр крупного достоинства в денежном поясе. Зная расстояние, которое предстоит пройти, и скорость собственного шага, я рассчитывал достичь Глендейла вскоре после захода солнца, и даже в случае непредвиденной задержки оказаться застигнутым тьмой в лесу я не боялся, поскольку имел немалый опыт ночевок под открытым небом. К тому же мое присутствие в городе требовалось не раньше полудня.

Планы мои нарушила погода. Поднявшись выше над горизонтом, солнце стало немилосердно припекать даже сквозь густую листву, и я с каждым шагом терял силы. К полудню одежда на мне насквозь промокла от пота, и я еле передвигал ноги, несмотря на всю свою решимость. По мере того как я углублялся в лес, заросшая подлеском тропа становилась все более труднопроходимой и местами почти терялась в густых зарослях. Сквозь них явно никто не продирался уже много недель, если не месяцев, и постепенно я начал сомневаться, что доберусь до Глендейла к ночи.

Наконец, изрядно проголодавшись, я устроил привал в тени погуще и принялся за ланч, приготовленный мне в дорогу в деревенской гостинице. Он состоял из нескольких безвкусных сэндвичей, куска черствого пирога и бутылки слабенького винца — трапеза отнюдь не роскошная, но вполне удовлетворяющая потребностям человека, изнуренного долгим переходом по страшному пеклу.