Тем временем все большее внимание ученых стал привлекать бережно хранимый в библиотеке музея цилиндр с загадочным свитком, исписанным непонятными иероглифами. Прямое отношение цилиндра к мумии вопросов не вызывало: все без исключения понимали, что разгадка таинственных надписей могла дать ключ и к тайне ужасной фигуры. Цилиндр достигал около четырех футов в длину и семь восьмых фута в диаметре и был изготовлен из необычного, переливающегося всеми цветами радуги металла, совершенно не поддающегося химическому анализу и не вступающего в реакцию ни с какими веществами. Он был плотно закупорен крышкой из того же металла и покрыт гравировкой декоративного — а может быть, и символического — характера: россыпью переплетенных между собой знаков, которые, казалось, относились к какой-то абсолютно чуждой, парадоксальной геометрической системе.

Не менее загадочным был и содержащийся в цилиндре свиток — аккуратно свернутая в трубочку тонкая, голубовато-белая, не поддающаяся никакому анализу пленка, накрученная вокруг тонкого стержня из уже упомянутого металла и в развернутом состоянии достигавшая в длину около двух футов. Крупные отчетливые иероглифы, идущие узкой полосой вдоль центральной части свитка и начертанные серым, также неизвестного свойства пигментом, не были похожи ни на один алфавит, известный современным лингвистам и палеографам. Письмена эти так и не были расшифрованы, хотя администрация музея и разослала их копии всем известным специалистам в данной области.

Правда, некоторые ученые, достаточно сведущие в литературе по оккультизму и магии, обнаружили смутное сходство отдельных иероглифов с символами первобытных людей, описанными в некоторых весьма древних и маловразумительных эзотерических трактатах, таких как «Книга Эйбона», восходящая, как считается, к легендарной Гиперборее [102], или же чудовищный, повсеместно запрещенный «Некрономикон» безумного араба Абдула Аль-Хазреда. Ни одна из этих параллелей, однако, не казалась бесспорной, и, ввиду преобладающего среди серьезных ученых пренебрежительного отношения к оккультизму, было решено отказаться от попыток распространить копии свитка среди знатоков мистики. Будь это сделано своевременно, ход дела мог бы оказаться совершенно иным — доведись любому из читателей жуткой книги фон Юнцта «Сокровенные культы» одним глазком взглянуть на эти знаки, он тут же установил бы явные аналогии. В то время, однако, экземпляры сочинения фон Юнцта встречались неимоверно редко — фактически были известны лишь первое дюссельдорфское (1839 г.) издание, перевод Брайдуэлла (1845 г.) и оскопленная репринтная публикация, предпринятая издательством «Голден гоблин пресс» в 1909 году. Собственно говоря, внимание ни одного из оккультистов или исследователей эзотерических преданий доисторических времен по-настоящему так и не было привлечено к загадочному свитку вплоть до недавнего взрыва сенсационного журналистского интереса, ускорившего трагическую развязку этой истории.

Такое положение дел сохранялось еще полстолетия после покупки музеем мумии. Ужасный этот экспонат сделался для образованных жителей Бостона местной достопримечательностью и предметом гордости, но не более того, а самое существование сопутствующих ему цилиндра и свитка — после десятилетия бесплодного их исследования — было фактически забыто. Деятельность музея Кабо отличалась таким консерватизмом и скромностью, что ни одному репортеру или очеркисту и в голову не приходило вторгнуться в его бессобытийные пределы в поисках материала, способного заинтересовать публику.

Шумиха началась весной 1931 года, когда приобретение новых экстравагантных экспонатов: диковинных предметов и на удивление хорошо сохранившихся тел, найденных в гробницах близ французского города Аверуань, под почти исчезнувшими и приобретшими зловещую известность руинами Шато Фоссесфламм, [103]— вызвало ажиотаж среди газетчиков. Верная своей манере «работать локтями» городская газета «Бостон пиллар» заказала своему очеркисту для воскресного номера большую статью о новых приобретениях и посоветовала приправить ее общим описанием музея; но этот молодой человек — по имени Стюарт Рейнолдс, — наткнувшись на давно всем известную чудовищную мумию, увидел в ней материал для сенсации, куда более сногсшибательной, нежели описание вновь приобретенных находок, ради которых его и послал сюда редактор. Поверхностное знакомство с теософскими трудами, увлечение вымыслами таких писателей, как полковник Черчуорд и Льюис Спенс, повествующих о древних континентах и забытых цивилизациях, пробудили в Рейнолдсе особый интерес к подобным реликвиям.

В музее журналист долго досаждал всем бесконечными и не всегда толковыми вопросами, а также требованиями помочь ему сфотографировать мумию в необычных ракурсах, для чего понадобилось без конца передвигать ее то туда, то сюда. В музейной библиотеке, расположенной в подвальном этаже, он часами разглядывал странный металлический цилиндр и свиток, снимая их под разными углами, а также запечатлел во всех подробностях загадочный иероглифический текст. Он попросил показать все книги, хоть в какой-то мере относящиеся к примитивным культурам и затонувшим континентам, а потом по три часа в день делал выписки из них, покидая музей только для того, чтобы тут же поспешить в Кембридж, где в библиотеке Уайденера можно было полистать (предварительно получив разрешение) ужасный и запретный «Некрономикон».

5 апреля его большая статья появилась в воскресном номере «Бостон пиллара» — обильно уснащенная фотографиями мумии, цилиндра и свитка с иероглифами, выдержанная в обычном глуповато-инфантильном тоне, как газета привыкла вещать в угоду широкому кругу своих умственно незрелых читателей. Полная несообразностей, преувеличений, потуг на сенсацию, она в точности соответствовала тому роду статей, какие обычно возбуждают поверхностный и недолгий интерес публики, — и в результате еще недавно малолюдные и тихие залы музея заполнились тупо глазеющими и болтливыми толпами, каких его строгий интерьер не знавал никогда прежде.

При всем инфантилизме статьи, она привлекла в музей и умных, образованных посетителей, благо фотографии в ней говорили сами за себя, — ведь и серьезным людям порой случается заглянуть в «Бостон пиллар». Вспоминаю, например, одного странного посетителя, появившегося в музее в ноябре, — темнолицего, в тюрбане, с густой бородой, с каким-то вымученным, неестественным голосом и удивительно бесстрастным лицом, с неловкими руками, упрятанными в нелепо выглядевшие здесь белые рукавицы; он сказал, что живет в трущобах Уэст-Энда, и назвался именем Свами Чандрапутра. Малый этот оказался феноменальным эрудитом в оккультных науках и, по-видимому, очень заинтересовался сходством иероглифов свитка с некоторыми знаками и символами забытого древнего мира, о котором у него — якобы интуитивно — сложилось весьма отчетливое представление.

В июне известность мумии выплеснулась за пределы Бостона, и в адрес музея от оккультистов и других знатоков мистических учений посыпались вопросы, а также требования выслать фотографии. Это, в общем, не слишком радовало персонал музея, поскольку наше чисто научное учреждение не симпатизирует всяким фантастам и мечтателям, и все же мы добросовестно отвечали на все письма. Одним из результатов такой переписки явилась высокоученая статья знаменитого новоорлеанского мистика Этьен-Лорана де Мариньи в журнале «Оккульт-ревю», где он доказывал абсолютное тождество многих геометрических орнаментов цилиндра и иероглифов свитка некоторым идеограммам зловещего значения (транскрибированным с первобытных монолитов и атрибутики тайных ритуалов эзотерических обществ), которые воспроизведены в чудовищной «Черной книге», а также в труде фон Юнцта «Сокровенные культы».

Де Мариньи припомнил ужасную смерть фон Юнцта, случившуюся в 1840 году, спустя год после опубликования в Дюссельдорфе его ужасной книги, и рассказал о леденящих кровь легендах и прочих в достаточной степени подозрительных источниках информации, которыми пользовался ученый. Главное же, он подчеркивал поразительное единообразие легенд, с которыми фон Юнцт связывал большинство воспроизводимых им идеограмм. Никто не мог отрицать того факта, что древние предания, настойчиво упоминавшие о цилиндре и свитке, имели прямое отношение к экспонатам музея, но при всем том они характеризовались такой захватывающей дух экстравагантностью — включая совершенно неимоверные диапазоны времен-и невероятные, фантастические аномалии забытого древнего мира, — что намного легче было просто восхищаться ими, нежели в них поверить.