К моменту, когда я наконец умолкла, он страшно побагровел лицом и, по-моему, малость повредился рассудком. Затем я взяла из буфета воронку и затолкала ему в рот, предварительно вытащив кляп. Он сразу разгадал мои намерения, но ничего не мог поделать. Без всяких колебаний я вылила в воронку добрую половину отравленной воды из ведерка, что принесла с собой с чердака.

Видимо, доза оказалась очень большой, ибо уже через считаные секунды негодяй начал застывать и кожа у него приобрела тусклый серый оттенок. А десять минут спустя он весь обратился в камень. Мне не хватило духу дотронуться до него, но жестяная воронка тошнотворно звякнула, когда я вытаскивала ее изо рта. Хотелось бы, конечно, чтобы дьяволов родич помучился посильнее и подольше, но, безусловно, такая смерть для него самая подходящая.

Мне осталось добавить лишь несколько слов. Я наполовину парализована, и после гибели Артура мне незачем жить. Чтобы довести историю до конца, я выпью оставшийся яд, когда положу дневник на видное место. Через четверть часа я превращусь в каменную статую. Я прошу лишь об одном: чтобы меня похоронили рядом со статуей Артура — когда она будет найдена в пещере, где ее спрятал проклятый душегуб. Бедный доверчивый Рекс пусть покоится у нас в ногах. Мне все равно, что станется с каменным дьяволом, привязанным к креслу…»

Ужас в музее [84]

(перевод М. Куренной)

В музей Роджерса впервые Стивена Джонса привело праздное любопытство. Ему рассказали про странный подвал на Саутварк-стрит, где выставлены восковые фигуры пострашнее самых жутких экспонатов мадам Тюссо, и одним апрельским днем он забрел туда с намерением удостовериться, что на самом деле ничего интересного там нет. Как ни странно, он не остался разочарованным. В конечном счете экспозиция носила весьма своеобразный характер. Разумеется, там были в изобилии представлены традиционные кровавые персонажи — Ландрю, [85]доктор Криппен, [86]мадам Демер, Риццио, [87]леди Джейн Грей, [88]бесчисленные изувеченные жертвы войн и революций, чудовища вроде Жиля де Рэ [89]и маркиза де Сада, — но имелись и другие экспонаты, которые вогнали Стивена в дрожь и заставили задержаться в выставочном зале до самого звонка, возвестившего о закрытии музея. Создатель такой коллекции не мог быть заурядным ремесленником, творящим на потребу публике. Иные работы свидетельствовали о буйном воображении, даже о своего рода болезненной гениальности художника.

Позже Джонс разузнал кое-что о Джордже Роджерсе. В прошлом Роджерс работал в музее Тюссо, но после какой-то неприятной истории был уволен. Ходили дурные слухи о его душевной болезни и увлечении нечестивыми тайными культами — хотя в последнее время успех его собственного музея притупил остроту одних нападок, одновременно усугубив злотворную ядовитость других. Он увлекался тератологией [90]и иконографией кошмаров, но даже у него хватило благоразумия поместить самые страшные экспонаты в отгороженную ширмой часть зала, куда допускались только взрослые. Там находились фигуры чудовищных гибридных существ, каких могла породить лишь нездоровая фантазия, изваянные с дьявольским мастерством и раскрашенные в цвета, до жути напоминающие естественную окраску.

Помимо общеизвестных мифологических персонажей — горгон, химер, драконов, циклопов и прочих страшилищ подобного толка — здесь были представлены персонажи много древнейшего цикла тайных легенд, передающихся из уст в уста боязливым шепотом: бесформенный черный Цатхоггуа, многощупальцевый Ктулху, хоботоносый Чаугнар Фаугн и другие известные по слухам богомерзкие существа из запретных книг вроде «Некрономикона», «Книги Эйбона» и «Unaussprechlichen Kulten» фон Юнца. Однако самые жуткие экспонаты являлись оригинальными плодами воображения самого Роджерса — ни в одном древнем мифе не встречается ничего, хотя бы отдаленно похожего на них. Одни представляли собой отвратительные пародии на известные нам формы органической жизни, другие казались образами из бредовых, горячечных снов об иных планетах и галактиках. Несколько из них могли быть навеяны самыми дикими полотнами Кларка Эштона Смита — но все они не имели аналогов по способности вызывать впечатление всепоглощающего тошнотворного ужаса, которое создавалось благодаря изрядным размерам фигур, фантастическому мастерству скульптора и чертовски искусной подсветке.

Будучи досужим знатоком всего причудливого в искусстве, Стивен Джонс отыскал самого Роджерса в грязном помещении, совмещавшем функции конторы и мастерской и находившемся за сводчатым музейным залом, — сумрачном склепе, куда скудный свет проникал сквозь пыльные окна, похожие на узкие горизонтальные бойницы в толстой кирпичной стене и расположенные вровень с древней булыжной мостовой внутреннего двора. Здесь реставрировались старые экспонаты, и здесь же изготавливались новые. Восковые ноги, руки, головы и торсы лежали в гротескном беспорядке на многочисленных скамьях, а на высоких стеллажах были вперемешку разбросаны свалявшиеся парики, хищно оскаленные челюсти и стеклянные глаза, вперенные в пустоту. На крюках висели самые разные костюмы и наряды, а в одной из ниш громоздились кучи восковых брусков телесного цвета и высились стеллажи, забитые жестяными банками с краской и всевозможными кистями. В центре помещения стояла большая плавильная печь, где воск растапливался для формовки; над печной топкой был установлен на шарнирных креплениях железный бак со сливным лотком, позволяющим выливать расплавленный воск в форму легким прикосновением пальца.

Другие предметы в сем мрачном склепе сложнее поддавались описанию — разрозненные части неких загадочных организмов, которые в собранном виде представляли собой бредовые фантомы, подобные выставленным в зале. В торце помещения находилась массивная дощатая дверь, запертая на громадный висячий замок, а на стене над ней был нарисован престранный символ. Джонс, в прошлом имевший доступ к жуткому «Некрономикону», невольно вздрогнул при виде знакомого знака. Хозяин музея, подумал он, определенно весьма сведущ в заповедных областях сомнительного тайного знания.

Не разочаровал Джонса и разговор с Роджерсом. Последний был высоким, худым, довольно неопрятного вида мужчиной с бледным небритым лицом и горящими черными глазами. Он нисколько не возмутился вторжением незваного гостя, а, напротив, казалось, обрадовался возможности выговориться перед заинтересованным собеседником. В его голосе, на удивление низком и звучном, постоянно слышалось едва сдерживаемое возбуждение, почти болезненное. Джонс уже не удивлялся, что многие считали Роджерса помешанным.

С каждым следующим своим визитом — а с течением недель подобные визиты вошли в обыкновение — Джонс находил Роджерса все более общительным и откровенным. Хозяин музея с самого начала туманно намекал на свою причастность к странным культам и практикам, и впоследствии намеки разрослись до невероятных историй, почти комичных в своей экстравагантности (хотя и подтвержденных несколькими диковинными фотографиями). Одним июньским вечером, когда Джонс принес с собой бутылку превосходного виски и изрядно подпоил своего хозяина, между ними впервые произошел по-настоящему безумный разговор. Роджерс и прежде рассказывал довольно бредовые истории — о таинственных путешествиях в Тибет, во внутренние районы Африки, в Аравийскую пустыню, в долину Амазонки, на Аляску, на малоизвестные острова в южной части Тихого океана — и вдобавок утверждал, что читал такие ужасные полумифические книги, как доисторические «Пнакотикские манускрипты» и «Песнопения Дхол», которые приписывают злобной негуманоидной расе, обитавшей на плато Ленг, но никакие нелепые россказни не могли сравниться по своей дикости с откровениями, изреченными тем июньским вечером под воздействием виски.