И вновь я остался наедине со зловещим мертвым затишьем. Свежий ветерок, овевающий мое лицо, быстро возвращает мне утраченное самообладание. Совершенно очевидно, что никакого пожара в доме нет, ибо зловонный дым бесследно рассеялся. Я не чувствую даже самого слабого запаха гари, хотя принюхиваюсь, точно охотничий пес. Я задаюсь вопросом, не сошел ли я с ума, не оказали ли годы одиночества пагубное воздействие на мой рассудок — но я слишком уверен в подлинности своих ощущений, чтобы счесть описанное выше явление простой галлюцинацией. Безумен я или нормален, я не могу воспринимать происходящие события иначе как реальность, а признание их таковой ведет лишь к одному-единственному логическому заключению, которого самого по себе вполне достаточно, чтобы вызвать психическое расстройство. Согласиться с подобным выводом — значит признать истинность суеверных слухов, которые Доббс собирал у местных жителей и записывал рельефно-точечным шрифтом, позволяющим мне читать чувствительными кончиками пальцев, — дурацких россказней, представляющихся моему материалистическому уму полнейшим вздором!

Господи, хоть бы прекратился этот невыносимый стук в ушах! Такое впечатление, будто пара призрачных барабанщиков бешено колотит по моим ноющим перепонкам. Наверное, это просто реакция на удушье, испытанное мной минуту назад. Еще несколько сильных дуновений свежего воздуха…

Я в комнате не один! Я чувствую чье-то близкое присутствие столь явственно, словно вижу воочию. Подобное ощущение порой возникало у меня, когда я прокладывал себе путь по запруженной народом улице и вдруг нутром чуял, как чей-то цепкий взгляд выхватывает меня из толпы и пристально вперяется в меня, воздействуя на мое подсознание. Да, сейчас у меня точно такое же ощущение — только тысячекратно усиленное! Кто… что… это может быть? В конечном счете, возможно, страхи мои беспочвенны — возможно, это просто Доббс вернулся. Нет… это не Доббс. Как я и ожидал, стук в ушах прекратился, и внимание мое привлек тихий шепот… только сейчас до моего смятенного ума дошло поразительное значение сего факта… Я стал слышать!

Я слышу не один шепчущий голос, но множество!*** Развратное жужжание мерзких мясных мух… сатанинское гудение сладострастных пчел… протяжное шипение отвратительных рептилий… приглушенный хор нечеловеческих голосов! Он звучит все громче… вся комната дрожит от демонического пения, немелодичного, монотонного, гротескно-мрачного… дьявольский хор, исполняющий нечестивые литании… хвалебные оды мефистофельским непотребствам, положенные на музыку, сотканную из стонущих воплей погибших душ… кошмарное крещендо языческого пандемониума***

Голоса, доносящиеся со всех сторон, приближаются к моему креслу. Пение резко оборвалось, и сейчас в невнятном шепоте угадываются членораздельные звуки. Я напрягаю слух, силясь разобрать слова. Ближе… еще ближе. Теперь слова звучат отчетливо — слишком отчетливо! Лучше бы мне навсегда остаться глухим и ввек не слышать сих ужасных речей***

Богомерзкие откровения разлагающих душу сатурналий [126]*** отвратительные сцены диких кутежей*** греховная скверна кабирийских оргий [127]*** злобные угрозы немыслимых кар***

Стало холодно. Не по-летнему холодно! Словно воодушевленный присутствием бесчисленных демонических сущностей, досаждающих мне, ветер, всего минуту назад ласково овевавший мое лицо, теперь яростно воет у меня над ухом — ледяной ветер с болота, что врывается в открытое окно и пробирает до костей.

Если Доббс сбежал, я его не виню. Я отнюдь не оправдываю трусость или малодушный страх, но есть вещи*** Надеюсь лишь, что он покинул дом вовремя, не успев натерпеться подлинного ужаса!

Последние сомнения рассеялись. Теперь я вдвойне рад, что все это время продолжал записывать свои впечатления… нет, я вовсе не рассчитываю, что кто-нибудь поймет… или поверит… Таким образом я просто облегчал мучительное ожидание каждого следующего симптома психического расстройства. Насколько я понимаю, сейчас у меня есть всего три выхода. Первый: бежать из пр о клятого дома и провести остаток дней в отчаянных, но безуспешных попытках забыть пережитый кошмар, — но ведь бежать я не могу. Второй: вступить в гнусный союз с силами столь злыми, что для них и преисподняя краше райских кущ, — но на такое я никогда не пойду. И третий: умереть — да, я скорее отдам свое тело на медленное растерзание, нежели оскверню свою душу гнусной сделкой с приспешниками Вельзевула.

Мне пришлось на миг прерваться, чтобы подышать на окоченевшие пальцы. В комнате холодно, как в зловонном склепе… блаженное оцепенение охватывает меня… Надо собраться с силами и стряхнуть дремотную вялость, ибо она подрывает мою решимость умереть, — но не поддаться коварным посягательствам на мою душу… Клянусь, я буду сопротивляться до самого конца… До конца, который, я знаю, уже близок***

Ветер стал холоднее прежнего, если такое вообще возможно… ветер, насыщенный смрадом живых мертвецов*** О милосердный Боже, отнявший у меня зрение!*** Ветер такой холодный, что уже обжигает, а не студит… он превращается в палящий сирокко [128]***

Незримые пальцы вцепляются в меня… призрачные пальцы, лишенные физической силы, а потому неспособные оторвать меня от машинки… ледяные пальцы, увлекающие меня в мерзкий водоворот порока… дьявольские пальцы, неумолимо тянущие меня в клоаку вечного зла… пальцы смерти тесно смыкаются на моем горле — у меня пресекается дыхание и незрячие глаза вылезают из орбит от дикой боли*** раскаленные иглы впиваются в виски*** твердые костяные наросты, похожие на рога*** студеное дыхание некоего давно умершего существа касается моих воспаленных губ и обжигает горящее горло холодным пламенем***

Стало темно*** но тьма эта непохожа на мрак слепоты, в котором я прожил последние годы*** непроглядная тьма вечной ночи, исполненной греха*** чернильная тьма чистилища***

Я вижу*** spes теа Christus! [129]*** Это конец***

Смертному уму не дано противиться силам, неподвластным человеческому воображению. Бессмертной душе не дано одолеть то, что изведало бездонные глубины и обратило бессмертие в мимолетный миг. Конец? О нет! Всего лишь блаженное начало…

Две черные бутылки [130]

(перевод М. Куренной)

Далеко не все немногочисленные жители Даальбергена — унылой деревеньки в горах Рамапо [131]— верят, что мой дядя, пастор Вандерхооф, действительно умер. Иные считают, что он завис где-то между небесами и преисподней из-за проклятия старого церковного сторожа. Если бы не этот колдун, вполне возможно, он бы до сих пор проповедовал в маленькой, замшелой от сырости церквушке за болотистой пустошью.

После всего, что со мной приключилось в Даальбергене, я почти готов разделить мнение тамошних жителей. Я не уверен, что мой дядя умер, но абсолютно уверен, что его нет среди живых на этой земле. В том, что старый пономарь похоронил его, сомневаться не приходится, но он не покоится в своей могиле ныне. Сейчас, когда я пишу эти строки, у меня такое ощущение, будто он стоит за моей спиной, побуждая поведать правду о странных событиях, произошедших в Даальбергене много лет назад.

Я прибыл в Даальберген четвертого октября, по вызову одного из бывших прихожан моего дяди. В своем письме он сообщал, что старый пастор скончался и что я, будучи единственным его живым родственником, вправе вступить во владение небогатым имуществом покойного. Добравшись до глухой деревушки после множества утомительных пересадок с одной железнодорожной ветки на другую, я безотлагательно направился в бакалейную лавку Марка Хайнса, автора письма, который отвел меня в душную заднюю комнатушку и рассказал диковинную историю, связанную со смертью пастора Вандерхоофа.