Конечно, это была всего-навсего игра воображения. Никакого сказочного чудовища не было и в помине — вдали на поверхности моря болтался совершенно прозаический предмет неопределенно-серого цвета. Разделявшее нас расстояние не позволяло сказать со всей уверенностью, что он представлял собою, — с одинаковым успехом он мог быть дельфином или просто бревном. Но он так приковал мое внимание, что, уставившись на него и предаваясь своим необузданным фантазиям, я совершенно позабыл о грядущей буре, и только ледяной поток внезапно хлынувшего дождя вывел меня из состояния задумчивости. Я попытался было спастись от ливня бегством, но очень скоро вымок до нитки, после чего решил не тратить силы понапрасну и до самого дома шел неторопливой размеренной походкой, будто прогуливался не под проливным дождем, а под ясным безоблачным небом. Холодная мокрая одежда липла к телу, и я не смог сдержать дрожи под порывами налетавшего с океана ветра, да и резко сгустившаяся темнота отнюдь не действовала успокаивающе на мои нервы. И все же, несмотря на это, душа моя ликовала и пела при виде величественных туч, тоскливая свинцовая мертвенность которых была уже полностью вытеснена ярчайшим пурпурным окрасом. Тело стало легким, почти невесомым, оно как будто находило удовольствие в сопротивлении бешеному ливню, и даже холодная вода, стекавшая мне за шиворот и в башмаки, уже не могла вывести меня из этого удивительного состояния. Я медленно шел вдоль берега и как завороженный смотрел на нескончаемое багровое небо над волнующимся океаном… Мой дом на берегу неожиданно быстро показался в густой сетке косого дождя; травы, что росли на приютившем его песчаном холме, беспорядочно спутались под напором неистового ветра, словно собирались оторваться от своих корней и взвиться высоко в небо. Взбежав по ступеням крыльца, я в следующую секунду очутился в своей уютной комнате. С моего тела и одежды ручьями стекала вода, но теперь я уже был недосягаем для дождя и ветра. Переодевшись в сухую одежду, я припал к оконному стеклу и принялся неотрывно взирать на темные океанские волны, наполовину скрытые от моих глаз плотной завесой дождя и надвигавшихся сумерек. Я вдруг почувствовал себя пленником темноты — мягко опускаясь на землю под покровом бушевавшего снаружи шторма, она плотно охватывала дом со всех четырех сторон. Тогда я даже приблизительно не представлял себе времени суток, и, лишь обнаружив свои часы, которые, к счастью, не взял с собой на прогулку (благодаря чему они продолжали исправно функционировать), я увидел, что они показывают без четверти семь.
В продолжение всей прогулки я не встретил ни души, да и странно было бы увидеть здесь кого-нибудь в такую непогоду, когда и в прекрасные солнечные дни люди избегали этих мест. Тем большим было мое удивление, когда, выглянув в окно, я увидел в сырой вечерней мгле несколько силуэтов, которые, несомненно, принадлежали людям. Я насчитал четыре беспорядочно движущиеся фигуры — три из них были достаточно далеко от дома, а четвертая несколько ближе. Впрочем, присмотревшись как следует, я решил, что с таким же успехом это могло быть и подбрасываемое прибоем бревно, — шторм к тому времени разыгрался не на шутку. Изрядно напуганный неожиданным появлением незнакомцев, я лихорадочно соображал, какая сила могла заставить этих смельчаков торчать в такую бурю под открытым небом. Наверное, решил я, шторм захватил их врасплох — как, впрочем, и меня — и им ничего не оставалось, как брести вдоль берега в поисках укрытия. Придя к такому выводу, я двинулся к двери и, выйдя на крыльцо, принялся отчаянно жестикулировать обеими руками, делая пришельцам знаки подойти к моему дому. Гостеприимство не очень-то свойственно мне, но, рассудив, что сейчас эти люди нуждаются в моей помощи, я решил на время позабыть о своей любви к одиночеству. Странники, однако, никак не отреагировали на мои призывы — то ли они не поняли меня, то ли просто не заметили, — и все же от меня не ускользнуло то обстоятельство, что все четыре точки внезапно прекратили свое движение, будто ожидая с моей стороны дальнейших действий. Что-то непередаваемо зловещее таилось за этими неподвижными силуэтами, и, войдя обратно в дом, я захлопнул за собою дверь с раздражением, которое, однако, не могло заглушить страха, поднявшегося из самых глубин моего сознания. Мгновением позже, когда, шагнув к оконному проему, я припал к холодному стеклу, мне уже не удалось ничего разглядеть — за окном была одна лишь безлунная ночь. Я был озадачен и даже слегка напуган, как человек, не видящий источника опасности, но ощущающий ее. Меня охватило примерно такое же чувство, какое заставляет идущего по темной улице прохожего без всяких видимых причин перейти на другую ее сторону. В конце концов я решил, что все это мне просто почудилось — атмосфера грозовых сумерек нередко бывает обманчивой и коварной.
В ту ночь я особенно остро ощутил витавший над моим домом дух одиночества — ощутил, несмотря на то что в полумиле к северу от меня сотни домов сияли пробивавшимися сквозь пелену дождя огнями. Да, Эллстон был рядом, но я не мог даже видеть его, не говоря уже о том, чтобы добраться туда в такую непогоду, — ведь у меня не было ни машины, ни иного средства, которое гарантировало бы мне безопасность в этой кромешной тьме, скрывавшей таинственные фигуры, увиденные мною из окна дома. Я остался один на один с безжалостной морской стихией, и ни одна живая душа не знала сейчас о моем существовании. Голос моря постепенно перерастал в леденящий душу стон, похожий на стенания раненого великана, который, истекая кровью, пытается все же подняться на ноги, чтобы поразить своего противника.
Тем временем в доме стало совсем темно, и мне начало чудиться, будто во всех его углах затаились готовые напасть на меня неведомые твари. Это наваждение донимало меня до тех пор, пока я не зажег видавшую виды лампу, чтобы приготовить в ее свете ужин, — нечего было и думать о том, чтобы идти в поселок в такую ночь. Когда я отправился спать, не было еще и девяти часов, но мне казалось, что уже наступили новые сутки, ибо темнота давным-давно — мягко и незаметно — прокралась ко мне в дом. Эта ночь дала жизнь чему-то неопределенному и неименуемому, повергнув меня в то состояние, которое, должно быть, испытывает беззащитная лань, вслушиваясь в тишину и пытаясь уловить в ней мягкую поступь крадущегося хищника.
Ветер не стихал в течение нескольких часов; нескончаемые ливневые потоки обрушивались на хлипкие стены моего убежища. Потом наступило затишье. До меня донесся размеренный рокот моря, и я будто воочию увидел лавину бесформенных волн. Накатываясь одна на другую, они стеной падали на берег и разбрасывали во все стороны соленые брызги. Неустанное однообразие звуков, издаваемых дождем, волнами и ветром, постепенно повергло меня в состояние бесцветной, как сама ночь, дремы. Море и ветер продолжали свой безумный диалог, но он уже не доходил до моего понемногу отключавшегося мозга, и некоторое время спустя картина ночного океана мягко угасла в моем сознании.
Взошедшее утром следующего дня солнце привычно озарило окрестности Эллстона, но на этот раз оно выглядело каким-то ослабевшим — наверное, такое светило увидят люди, доведись им дожить до того времени, когда состарится населяемая ими планета. И солнце, и затянутое саваном облаков небо производили впечатление некоей, если так можно выразиться, изнуренности. Светлоликий Феб, выглядевший слабым подобием своего былого образа, время от времени пронзал лучами скопления причудливых клочковатых облаков, отбрасывая дрожащие бледно-золотистые блики на северо-западный угол моего дома, но тут же затухал и превращался в тусклый светящийся шар, похожий на гигантскую игрушку, забытую кем-то на небесной лужайке. Затем очередной дождь смыл с неба остатки пурпурных облаков, так напоминавших мне подводные утесы из старой сказки. Схожесть заката и восхода навеяла на меня обманчивое чувство нескончаемости вчерашних суток: они влились в сегодняшний день, как если бы ворвавшийся в них накануне шторм поглотил длинную черноту ночи, превратив два дня в одни неделимые сутки. Слабеющее солнце из последних сил старалось рассеять нависшую над океаном дымку, которая понемногу уступала место бледной голубизне неба. Вместе с рассеивающимся туманом угасало чувство одиночества, однако я хорошо знал, что оно не покинуло меня навсегда, а просто затаилось где-нибудь в недоступных уголках моей души, чтобы при первом же удобном случае опять напомнить о себе.
