Поняв, что я не откажусь от намерения посетить дядин дом засветло, Хайнс проводил меня до дверей и неохотно объяснил дорогу, через каждое слово призывая меня одуматься. На прощание он пожал мне руку с таким скорбным выражением лица, словно уже не надеялся увидеть меня впредь.
— Будь осторожен, не дайся в лапы этому старому дьяволу Фостеру! — снова и снова предостерегал он. — Я бы ни за какие коврижки не сунулся к нему после наступления темноты. Нет уж, благодарю покорно! — Он вернулся в лавку, мрачно качая головой, а я зашагал по дороге, ведущей к окраине деревни.
Не прошло и двух минут, как я увидел впереди болото, о котором говорил Хайнс. Дорога, с обеих сторон огороженная побеленным штакетником, тянулась через обширную топь с островками редких кустов и чахлых деревьев, утопающих в вязкой жиже. В воздухе витал запах гнили и тлена, и даже сейчас, сухим солнечным вечером, над гиблой трясиной поднимались тонкие струйки вредоносных испарений.
Перейдя через болото, я, согласно полученным указаниям, свернул налево и зашагал по широкой тропе, ответвлявшейся от главной дороги. Поблизости я увидел несколько домишек — убогих лачуг, вид которых свидетельствовал о крайней бедности хозяев. Над тропой здесь низко нависали ветви громадных ив, почти не пропускавшие солнечных лучей. Гнилостный болотный запах по-прежнему стоял у меня в ноздрях, и воздух был сырой и промозглый. Я прибавил шагу, спеша поскорее выбраться из этого сумрачного туннеля.
Вскоре я снова вышел на открытое место. Красный шар солнца уже начинал опускаться за гребень горы, и поодаль впереди стояла одинокая церковь, омытая кровавым светом. Я почувствовал смутную тревогу, о какой упоминал Хайнс, — тот самый безотчетный страх, что заставлял жителей Даальбергена держаться подальше от этого места. Приземистое каменное здание церкви с невысокой колокольней казалось чем-то вроде идола, которому поклонялись расположенные вокруг надгробия с закругленными навершиями, похожими на плечи коленопреклоненных людей, и над этим собранием идолопоклонников возвышался мрачный приходской дом, подобный зловещему призраку.
Исследуя взором открывшуюся мне картину, я несколько замедлил шаг. Солнце стремительно опускалось за гору, и влажный воздух стал студеным. Подняв воротник куртки, я потащился дальше. Когда я снова вскинул глаза, внимание мое привлек какой-то белый предмет в тени кладбищенской ограды — предмет неясных очертаний. Напрягши зрение, я разглядел свежесрубленный крест, установленный на свежем могильном холмике, и у меня опять захолонуло сердце. Я понял, что это могила моего дяди, но у меня возникло странное ощущение, будто она отличается от всех прочих могил. Она не казалась мертвой. Непонятно почему, она производила впечатление живой, если такое слово вообще применимо к могиле. Подойдя ближе, я увидел рядом с ней другую могилу — явно древнюю, с замшелым выщербленным надгробием.
Я не замечал нигде вокруг никаких признаков жизни. В бледных сумерках я взошел на пригорок, где стоял приходской дом, и громко постучал в дверь. Ответа не последовало. Я двинулся вокруг дома, поочередно заглядывая во все окна. Он казался необитаемым.
Здесь, в долине, накрытой тенью угрюмых гор, ночная тьма сгустилась сразу, едва солнце полностью скрылось за грядой. Я видел всего на несколько футов перед собой. Пробравшись ощупью вдоль стены, я вернулся к входной двери и остановился, соображая, что делать дальше.
Вокруг царила мертвая тишина — ни легчайшего шепота ветра, ни даже обычных звуков ночной жизни животных и насекомых. Тревога и страх, на время забытые, вновь заползли в душу, ввергнутую в трепет этим могильным безмолвием. Мне почудилось, будто меня со всех сторон тесно обступают сонмы ужасных призраков, не давая мне ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я в сотый раз задался вопросом, где же старый сторож.
С минуту я стоял неподвижно, готовый вот-вот увидеть какого-нибудь зловещего демона, выступающего из тьмы, а потом вдруг заметил два горящих окошка на колокольне и сразу вспомнил, что Фостер, по словам Хайнса, живет в церковном подвале. Я осторожно двинулся вперед в кромешной тьме и отыскал боковую дверь церкви, оказавшуюся приоткрытой.
Внутри пахло пылью и плесенью. Все, к чему я прикасался, было покрыто холодной, липкой влагой. Я зажег спичку и принялся озираться по сторонам в поисках лестницы, ведущей на колокольню. В следующий миг я застыл как вкопанный.
Откуда-то сверху до меня долетел обрывок похабной песни, громко пропетый хриплым пьяным голосом. Догоравшая спичка обожгла мне пальцы, и я уронил ее на пол. В кромешной тьме я увидел две светящиеся точки на дальней стене, а наискось под ними — дверь, очерченную по контуру светом, пробивающимся сквозь щели. Песня оборвалась так же неожиданно, как началась, и вокруг вновь воцарилась гробовая тишина. У меня бешено колотилось сердце, и кровь стучала в висках. Если бы я не окаменел от страха, я бы тотчас ударился в бегство.
Не зажигая второй спички, я ощупью пробрался между скамьями и приблизился к двери. Охваченный гнетущей тревогой, я действовал как во сне, почти непроизвольно.
Я попробовал дверь — она оказалась запертой. На мой настойчивый стук никто не откликнулся. В церкви по-прежнему стояла полная тишина. Нашарив дверные петли и вынув из них штифты, я подхватил и отставил в сторону дверное полотно, выпавшее на меня из проема. Я увидел перед собой крутую лестницу, залитую тусклым светом. В ноздри ударил тошнотворный запах виски. Теперь я слышал звуки возни в помещении наверху. Отважившись оповестить о своем присутствии негромким возгласом и услышав в ответ протяжный стон, я осторожно поднялся по ступеням и заглянул в маленькую комнатушку.
Явившееся моему взору непотребное зрелище поразило меня до глубины души. По всей комнате были разбросаны странного вида пыльные книги и манускрипты — явно невообразимо древние. На стеллажах, достигающих потолка, теснились стеклянные банки и бутылки с разными омерзительными тварями — змеями, ящерицами, летучими мышами. Пыль, плесень и паутина покрывали все вокруг. В центре помещения, за столом, на котором стояли зажженная свеча, почти пустая бутылка виски и стакан, неподвижно сидел старик с костлявым морщинистым лицом и безумными глазами, смотревшими сквозь меня невидящим взглядом. Я мигом признал в нем Абеля Фостера, старого церковного сторожа. Он не пошевелился и не промолвил ни слова, когда я медленно, с опаской приблизился.
— Мистер Фостер? — спросил я и затрепетал от безотчетного страха, когда эхо моего голоса отразилось гулким эхом от стен комнатушки.
Человек за столом не ответил и даже не шелохнулся. Решив, что он напился до бессознательного состояния, я обогнул стол и подошел к нему с намерением тряхнуть за плечо.
Едва я до него дотронулся, чудной старик вскочил с кресла, словно обуянный смертельным ужасом. Вперив в меня по-прежнему бессмысленный взгляд, он замахал руками и попятился.
— Нет! — истошно выкрикнул он. — Не прикасайся ко мне! Убирайся… убирайся прочь!
Мне стало ясно, что Фостер не только пьян, но и невесть почему объят диким страхом. Успокоительным тоном я объяснил, кто я такой и зачем явился. Похоже, он смутно понял меня, ибо бессильно рухнул обратно в кресло и застыл в сгорбленной позе.
— Я принял вас за него! — пробормотал старик. — Решил, что он явился за ней. Он все пытается выбраться оттуда — пытается с того самого дня, как я упрятал его туда. — Он снова возвысил голос до крика и судорожно вцепился в ручки кресла. — Может, он уже выбрался! Выбрался и идет сюда!
Я оглянулся через плечо, почти ожидая увидеть какую-нибудь призрачную фигуру, поднимающуюся по лестнице.
— Ктоидет сюда? — спросил я.
— Вандерхооф! — провизжал старик. — Крест на его могиле падает каждую ночь! Каждое утро земля там разрыхлена, и от раза к разу утаптывать ее становится все труднее! Рано или поздно он выберется оттуда, и я ничего не смогу поделать!
Заставив Фостера опуститься обратно в кресло, я присел на ящик рядом. Старика трясло от ужаса, и из уголков рта у него стекала слюна. На меня поминутно накатывали волны душного страха, который описывал мне Хайнс, рассказывая о старом стороже. Действительно, от него веяло необъяснимой жутью. Сейчас он уронил голову на грудь и беззвучно шевелил губами, несколько успокоившись.
