Я проследовал с траурным кортежем на кладбище, по-прежнему пронизанный таинственными живительными токами. Я чувствовал себя так, словно залпом выпил чашу некоего диковинного эликсира — отвратительного зелья, изготовленного по рецепту самого Сатаны.
Все присутствующие были всецело поглощены траурной церемонией, и резкой перемены в моем поведении не заметил никто, кроме моих родителей. Но в течение следующих двух недель злоязыкие кумушки только и судачили, что о произошедшей со мной метаморфозе. К концу означенного срока, однако, полученный мной заряд энергии начал истощаться, и через пару дней я вернулся к обычному своему меланхолическому состоянию, хотя уже не к прежней беспросветной, всепоглощающей апатии. Если раньше меня вполне устраивало мое инертное существование, то теперь я постоянно испытывал смутное, безотчетное беспокойство. Внешне я снова стал самим собой, и местные сплетники обратились к более занимательным предметам. Когда бы окружающие хоть на миг заподозрили истинную причину моего внезапного оживления, все разом шарахнулись бы от меня, как от чумного. Когда бы я догадывался об отвратительной природе безудержной страсти, крывшейся за кратким периодом моего воодушевления, я бы навек удалился от мира и провел остаток жизни в покаянном одиночестве.
Для трагедий характерна форма трилогии: несмотря на пресловутое долголетие жителей нашего городка, в течение следующих пяти лет умерли оба моих родителя. Сначала в результате нелепого несчастного случая погибла мать, и горе мое было столь искренним, что я несказанно изумился, когда наряду с мучительной болью утраты вдруг испытал почти забытое чувство головокружительного, дьявольского восторга, вступавшего в издевательское противоречие с глубокой скорбью. Снова сердце мое подпрыгнуло и часто забухало в груди подобием парового молота, стремительно разгоняя горячую кровь по жилам. Я сбросил тяжкие оковы дремотного оцепенения для того лишь, чтобы взвалить на свои плечи бесконечно более тяжелое бремя отвратительной, богомерзкой страсти. Я по много часов кряду проводил в комнате, где лежало тело матери, утоляя неуемную жажду своей души дьявольским нектаром, разлитым в воздухе полутемного помещения. С каждым вздохом я ощущал прилив свежих сил, возносился к новым высотам небесного блаженства. Теперь я знал, что это всего лишь своего рода наркотическое забытье, которое скоро пройдет, оставив меня в плачевном состоянии телесной и душевной немощи, но не мог противиться своей извращенной страсти, как не мог распутать гордиевы узлы в уже сплетенном клубке своей судьбы.
Я понимал также, что вследствие странного сатанинского проклятия качество моей жизни зависит от мертвецов, что в силу некой специфической особенности своей натуры я способен на эмоциональное возбуждение лишь в присутствии бездыханных тел. Через несколько дней, движимый непреодолимой тягой к жуткому наркотику, от которого зависела полноценность моего существования, я уговорил единственного в Фенхэме гробовщика взять меня в подмастерья.
Потрясение, вызванное смертью моей матери, заметно повлияло на отца. Думаю, если бы я завел речь об устройстве на столь экстравагантную работу в любое другое время, он ответил бы мне категорическим отказом. Теперь же, после минутного раздумья, он просто кивнул в знак согласия. Тогда мне и в голову не могло прийти, что именно он станет первым моим «клиентом»!
Отец тоже скончался совершенно неожиданно — в результате резкого обострения сердечной болезни, которой у него не подозревали. Мой восьмидесятилетний работодатель изо всех сил отговаривал меня от немыслимой затеи забальзамировать тело и не заметил восторженного блеска, вспыхнувшего в моих глазах, когда я наконец вытянул из него согласие. Словами невозможно описать предосудительные, невыразимые чувства, что захлестывали жаркими волнами мое бешено стучащее сердце, когда я трудился над трупом. Преобладало чувство глубочайшей любви — безграничной любви, какой я никогда не испытывал к отцу при жизни.
Отец не был богатым человеком, однако обладал всеми земными благами, необходимыми для безбедного независимого существования. Будучи единственным наследником, я оказался в довольно сложной ситуации. Детские и отроческие годы ни в малой мере не подготовили меня к контакту с современным миром, но старомодный жизненный уклад Фенхэма, изолированного от внешнего мира, мне совершенно опостылел. К тому же долгожительство горожан сводило на нет единственный мотив, побудивший меня заключить ученический договор с гробовщиком.
Уладив дела с наследством, я без всяких проблем уволился с работы и отправился в Бэйборо — город, расположенный милях в пятидесяти от Фенхэма. Я устроился в «Корпорацию Грешэма» — предприятие, контролировавшее крупнейшие похоронные конторы города, — и в два счета обзавелся широкой клиентурой. Мне даже удалось получить разрешение ночевать в здании фирмы, ибо пребывание рядом с мертвецами уже стало для меня навязчивой потребностью.
Я принялся за работу с редкостным рвением. Любой труп, даже самый безобразный, неизменно приводил меня в нечестивый восторг, и вскоре я стал признанным мастером своего дела. Каждый очередной покойник, поступавший в наше заведение, являлся для меня источником кощунственной радости, извращенного наслаждения, головокружительного возбуждения, которые превращали мое неприятное ремесло в упоительнейшее занятие, составлявшее для меня весь смысл жизни. Но за каждым приливом чувственного блаженства следовал период глубокого упадка. Я начал испытывать жестокие муки в те дни, когда за отсутствием новых мертвецов не мог предаться привычной радости, и молил всех богомерзких демонов преисподней наслать скорую и верную смерть на жителей города.
Потом наступили памятные ночи, когда по темным улочкам городских окраин начал рыскать некий человек; черные ночи, когда плотная пелена хмурых облаков заволакивала луну. Человек этот крадучись пробирался за деревьями, прячась в густой тени, и поминутно опасливо оглядывался через плечо — он явно замышлял недоброе. После каждой такой ночной прогулки утренние газеты взахлеб живописали своим падким на сенсации читателям подробности очередного кошмарного преступления — репортеры наперебой смаковали чудовищные зверства, предлагали самые несуразные меры противодействия, высказывали самые дикие и противоречивые догадки. Я же между тем чувствовал себя совершенно спокойно — ибо кто хоть на миг заподозрил бы работника похоронной конторы, ежедневно имеющего дело со Смертью, в стремлении утолять противоестественную страсть преднамеренным убийством своих ближних? Каждое преступление я планировал с маниакальной изобретательностью, от раза к разу меняя способы убийства, чтобы никому даже в голову не пришло, что все они являются делом одних и тех же обагренных кровью рук. Результатом каждой из таких рискованных ночных вылазок становились минуты экстатического наслаждения, скоротечного и ничем не омраченного, — наслаждения, которое всегда усугублялось надеждой, что восхитительный источник моего блаженства впоследствии будет поручен моим же сладострастным заботам в ходе моей профессиональной деятельности. Порой я и вправду испытывал такое вот двойное, запредельное наслаждение… О бесценные воспоминания!
Долгими ночами, когда я уединялся под кровом своего святилища, мавзолейная тишина вдохновляла меня на измышление новых и самых изощренных способов проявления своей страсти к возлюбленным мертвецам — мертвецам, дававшим мне жизнь!
Однажды утром мистер Грешэм пришел раньше обычного и обнаружил меня лежащим на холодном мраморном столе — я спал глубоким сном, сжимая в объятиях голый, окоченелый, зловонный труп. Он пробудил меня от сладострастных грез и, глядя на меня со смешанным чувством отвращения и жалости, вежливо, но твердо велел мне уволиться: мол, нервы мои расшатаны и я нуждаюсь в длительном отдыхе от неприятных обязанностей, сопряженных с моим ремеслом, поскольку тягостная атмосфера похоронного бюро пагубно повлияла на мою юную впечатлительную натуру. Он не имел ни малейшего представления о неодолимой дьявольской страсти, побуждавшей меня к утолению порочных вожделений! У меня хватило ума понять, что любые возражения только укрепят его уверенность в моем сумасшествии — лучше было просто уйти, пока никто не догадался о подлинных мотивах моего поведения.
