У косогора, уже поднявшись на его гребень, Рогаль учуял вдруг горьковатый запах дыма и какого-то варева. Где-то здесь люди!..

Лишь одно мгновение, замерев каменным изваянием, стоял на гребне косогора Рогаль. Там, где когда-то в детстве он видел волков, сейчас догорал костёр, рядом сидели двое и, кажется, ужинали, чуть в сторонке стояло то самое чудовище, которое накануне выскочило на стадо из-за горизонта и, громыхая ружейными выстрелами, долго ещё мчалось по степи, преследуя сайгаков. Сейчас чудовище это, спокойное и неуклюжее, блестело в неверном свете луны своими огромными, не моргающими и поэтому особенно неприятными и страшными глазами. Но никаких признаков жизни оно не подавало, и Рогаль не боялся его. Людей, — другое дело.

Всего одно мгновение понадобилось ему для того, чтобы оценить обстановку и принять верное решение. Ошибаться он не имел права, так как за ним — сотни сайгаков. Взрослых, опытных и совсем ещё молодых, крепких, здоровых и не очень…

Первый выстрел бабахнул в тот самый миг, когда Рогаль стремительным рывком покинул гребень косогоре и, гортанно проблеяв условный сигнал близкой беды, пустился наутёк. Развернуть в считанные секунды огромное стадо вспять для каждого вожака-сайгака дело нелёгкое, хотя и привычное. Тут, главное, не дать панике овладеть животными, подчинить их своей воле, сохранить порядок в стаде.

Второй и третий выстрелы прогремели почти залпом, но Рогаль в этот момент уже опять был впереди стада и мощными прыжками вновь уходил от смерти в белёсый мрак, полный тревог и опасностей лунной ночи. Уходил сам и уводил стадо.

— Э-а-э, блин… Этой хлопушкой ворон на баштане пугать, а мы на сайгака… — Леха зло и грязно выругался.

— Насчёт баштана это ты точно, — согласился Тимофеевич. — Эту тварь надо бить не из ружья, а на автомате. Вишь, скорость какая. Да где его взять-то, автомат?

— Я вот в армии был… Там каждому — по автомату. С двумя рожками. Новенькие, в масле…

— Так то ж армия, — с улыбкой покачал головой Тимофеевич, — сравнил…

— И вот на такого оружия смалит солдатня по мишеням. По фанерным. Ни уму, ни сердцу от их стрельбы.

— Армия есть армия, — сказал Тимофеевич, — я вдруг война.

— Ну, война — другое дело. Но войны-то нет. И главное, что на стрельбище палим как угорелые. Раза два в неделю. Как минимум. А где надо бы пальнуть, там не смей. Я на границе служил. На южной. Там, в горах, охота отличная. Архары водятся, кеклики. По ущельям, у речушек, даже кабаны есть.

— Ну, ё-моё, Леха, даёшь! — расхохотался Тимофеевич, — кто ж тебе стрелять разрешит, когда граница рядом. Во, чудак!

— Эх, Тимофеич, — вздохнул Леха, — нам бы такой автоматик. Один на двоих. Хватило бы. Мм бы сейчас полстада уложили. Та-та-та-та! И готово.

— А ты же собрался купить себе?

— А толку-то? — махнул Леха рукой и сплюнул.

Прошлой зимой Леха ездил в Одессу. На знаменитый одесский «толчок». Зачем ездил? Ну, жене и соседям сказал, что решил подзаработать. Он повёз туда два чемодана всяких безделушек из сайгачьих рогов. Сам мастерил. А так как Леха по этой части мастак, то каждая безделушка — произведение искусства. Вешалки, например, по полсотни штука. В момент расхватали.

Но в такую даль Леха подался, конечно, не только ради того, чтобы сбыть товар. Он его без особого труда загнал бы в любом другом месте. Пусть не по той цене, чуть-чуть ниже. Только совсем не в этом дело.

Товар этот он прихватил с собой так, для видимости, ну и чтобы дорогу оправдать, конечно. Ехать на отпускные в такую даль — дураков нет. Главная цель его поездки была совсем другая: в Одессе он надеялся купить автомат.

Бывалые люди говорили Лехе, что на одесском «толчке» можно купить всё: «хоть паровоз, хоть маленькую атомную бомбу». Они даже дали адрес, куда обратиться.

И Леха поехал. Товар свой он толкнул в два счёта, а вот с автоматом вышла осечка. Адрес, какой указали, он нашёл и нужного человека встретил, но просьба Лёхина его удивила:

— Юноша, или вы не видите, куда катится наша жизнь? Скоро кухонные кожи будут нумеровать и регистрировать. Или вы с Луны?

— С какой ещё, блин, Луны, — возмутился Леха.

— Или вы газет не читаете? — продолжал одессит. — Так, может, вы неграмотный? Тогда слушайте радио, смотрите телевизор.

— Мне нужен автомат, понимаешь или нет. При чём тут телевизор?

— Понимаю, всё понимаю. Но если я продам автомат, а вы завтра угоните за кордон самолёт, кто предстанет перед правосудием? Вы или я? Конечно, я, А вам дадут убежище. Нет, юноша, таким товаром не торгуем. Вот если музыка интересует современная. Бразильский джаз, австрийский… Записи — исключительные. Есть журнальчики, — хе-хе-хе-хе, дамочки в… и кавалеры при них обнажённые… Шведские, итальянские…

Ни музыка, ни дамочки Леху, разумеется, не интересовали, За автомат, за хороший исправный автомат, такой, что был у него в армии, он не пожалел бы ничего. Автомат — это вещь! Он себя за полгода окупит.

…Леха, вспомнив своё путешествие в Одессу, молчит, недовольно шмыгает носом.

— Те времена, — нарушает молчание Тимофеевич, — когда хорошим оружием торговали, Леха, давно уже прошли.

— Эт эти сволочи всё…

— Кто? — не понял Тимофеевич.

— Да эти, как их… террористы. Падлы. Нашли как угонять самолёты. Украсть, блин, по-человечески не умеют и давай автоматами да бомбами пугать лётчиков.

— Это точно, — согласился Тимофеевич и нашарил в темноте кружки и бутылку. — Как эти самодельные фокусы пошли, так нашего брата поприжали. И крепенько поприжали. Давай-ка, Леха, вмажем, да проскочим к острогу-кургану. Сдаётся мне, что сайгаки туда двинули.

Он бежит, почти не напрягаясь, совсем не чувствуя усталости. Сердце, однако, стучит гулко и часто, и Рогалю кажется, что оно заполняет уже полгруди, продолжая расти, вот-вот разорвёт грудь и выскочит наружу.

Он всё ниже и ниже опускает голову, вдыхая солоновато-горький запах полустепи, полупустыни, и прыжками, размеренными и мощными, мчится в сероватую муть ночи.

Почему же нет усталости?..

Степь есть степь! Ни конца у неё, ни края. Больше часа уже мчится газик, но ни души не повстречалось.

Леха выжимает на своего старикашки всё, на что он только способен. А старикашка-газик ещё силён.

Вон как болтает на кочках. Сколько он, интересно, выжимает сейчас? Спидометр не работает. Его, Леха, чтоб лишних разговоров не было, когда выезжает на охоту, отключает. Определить без спидометра скорость с точностью до километра, скажем, нельзя, но и на глаз видно, что сейчас — за восемьдесят. А может и все сто.

— Тише, тише, — время от времени буркает Тимофеевич. — Куда спешишь? На тот свет, что ли?

— Трус не играет в хоккей, — смеётся заметно охмелевший Леха. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать, Тимофеич!

— Живём-то в первый и последний раз, учти. Тише, обормот! А как яма какая или овраг?

Леха сбрасывает газ, откидывается на спинку сиденья, но почти тотчас же, встрепенувшись, жмёт на тормоз. Газик окутывают клубы поднятой им же пыли. Леха, распахнув дверцу, спрыгивает на землю и, присев, что-то внимательно рассматривает в полуметре от радиатора.

— Что там? — Тимофеевич, навалившись всею тушей на руль, да так, что того и гляди не выдержит, хряснет колодка, пытается узнать, что там такое интересное обнаружил Леха.

— След.

— Сайгаки?

— Какой сайгаки? Мотоцикл. Не иначе Петро Забродин на своём ИЖе проскочил. Только что проехал. И тоже, блин, к Острому правится.

— Петро? Эт егерь здешний?

— Да.

— Хрен его носит.

— Не говори, Тимофеич. Сидел бы себе дома. Чего мыкаться? Бабки всё равно идут. Так нет же…

— Домыкается, — зло буркнул Тимофеевич, но так, что Леха, кажется, и не расслышал.

…Руки марать не хочется. Это ж опять какая-нибудь шмакодявка вроде вот этого. Только, видать, ещё и правдолюб. И принципиальный.