— Не в этом дело, что любил… Передо мной, понимаете, словно бы солнечный свет засиял. Как-то сразу я поверил в свою полноценность, в свои возможности, в будущее. Я снова был в строю, вместе со всеми. Вот потому и не сдержался…

Его лицо было уже спокойно, ка губах появилась лёгкая улыбка — он как бы извинялся за то, что так просто раскрыл перед нами сокровенные уголки своего сердца.

А я смотрел на его глаза — живые, ясные, без единого изъяна глаза — и верил, что они видят и солнце, и горы, и людей, и полевые маки, и влажную черноту пашни — видят всю огромную, всю сказочную красоту мира.

Перевод В.Курдицкого

Главный стан пастухов колхоза «Коммунист» приютился в Орта-чоль[8] среди цепи песчаных холмов в пологой впадине. Во время дождей и таянья снегов сюда со всех сторон сбегают мутные потоки и сливаются в небольшое озерцо. Потому-то здесь и приютился пастушеский стан.

Издали, среди необозримой пустыни, постройки стана — жилой дом, навес для ягнят, склад и квадратный загон для овец, ограждённый высокими валами сена, — казались не больше спичечных коробок. Но по мере того, как вы подходили или подъезжали к этому месту, постройки вырастали у вас на глазах, и пастушеский стан превращался в небольшой посёлок, где шла своя жизнь.

Мотор с однообразным звуком «пыт-пыт» качал воду из колодца глубиною в сто с лишним метров. Вода журчащим потоком бежала в длинные колоды, из которых пили овцы. Возле дома, почти у самых дверей, стоял старенький «газик», накрытый брезентом, а за углом в тени дремала серая верблюдица и жевала жвачку. Неподалёку поблёскивал оцементированный ховуз[9], окружённый карагачами с пышными кронами, — единственное украшение этой голой пустыни. Над карагачами сияло солнце и синело бескрайнее чистое небо.

Обычно в посёлке царила глубокая тишина. И только когда пригоняли отары на водопой, он наполнялся движением и шумом. Овцы, нетерпеливо тряся курдюками, рвались к колодам у колодца, бестолково напирали, теснили друг друга, блеяли. Подпаски с криком метались из стороны в сторону, размахивая кривыми палками. Помогая им, с лаем носились грудастые огромные овчарки.

Но вот овцы напивались, и пастухи с подпасками угоняли их в степь на пастбище. Мотор прекращал своё «пыт-пыт», журчанье воды замирало, и стан снова погружался в тишину.

Однажды в конце января, когда пастухи напоили овец и погнали их в степь, старший пастух Ораз Гельдыев, широкоплечий рослый человек лет под сорок, со строгим, бронзовым от солнца и ветра лицом, проводил их внимательным взглядом и долго смотрел на небо. Оно заволакивалось тяжёлыми сизыми тучами. Ораз вошёл в дом.

На кухне худощавый парень-подпасок в ватной телогрейке и каракулевой ушанке готовил обед. Он усердно раздувал огонь в плите. Большой медный котёл клокотал, распространяя запах баранины, лука и риса.

— Лучше топи, Меред! Должно быть, снег пойдёт, — хмуро сказал ему Ораз и прошёл во вторую комнату.

Здесь пастухи и подпаски обычно обедали и отдыхали: читали газеты, журналы, играли в шахматы и слушали радио. Ораз остановился на минуту, озабоченно глянул в окно вслед овечьей отаре, уходившей в степь чёрной полоской, и прошёл в третью комнату, где стояли кровати.

Ораз сбросил рыжую шубу и хотел было прилечь отдохнуть, но передумал, вернулся в столовую, включил радиоприёмник, стоявший в углу, и присел послушать последние известия. Его больше всего интересовала сводка погоды, потому что с погодой тесно связана жизнь каракумских пастухов, все их огорчения и радости.

Он слушал сообщения о работе на заводах и в колхозах, а сам посматривал в окно, за которым уже мелькали крупные снежинки. Сводку погоды почему-то не передавали.

— Э! — крикнул с досадой Ораз и опять о тревогой посмотрел в окно.

Снег пошёл уже большими хлопьями и застилал даль белёсой крутящейся мутью.

Ораз накинул на плечи шубу, вышел из дома и, неторопливо шагая, поднялся на гребень песчаного холма, закурил и присел на корточки, пристально вглядываясь в мятущуюся мутную даль. Курил и думал: надолго ли этот снег? Конечно, он завтра же может растаять. А ну, как хватят морозы и такая погода затянется на две, на три недели? Вот тебе и «год с двойной весной»! Понадеялся на этого дурня Бакыева!..

В Туркменистане бывают годы, которые народ называет годами «с двойной весной». Осенью в такие годы обычно льют дожди, а зимой снег едва выпадает и тут же тает под жарким солнцем. Степь, напоенная обильной влагой, покрывается густым ярким покровом травы, как весной. Овцы и не замечают, как сменяется одно время года другим, и на тучных пастбищах так жиреют, что еле носят свои круглые курдюки.

Но бывают и такие годы, когда среди зимы выпадает глубокий снег и сразу же начинаются морозы о резким ветром. В степи всё леденеет. Трава покрывается толстым слоем плотного, смёрзшегося снега. Правда, морозы тянутся недолго — дней десять-двенадцать, но для отар, которым беспечные хозяева не позаботились вовремя запасти сена, эти немногие дни приносят страдания, болезни, а часто и гибель.

Ораз Гельдыев отлично это знал. Он был опытным пастухом. Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как он взял в руки кривую пастушескую палку из корня кандыма. Когда он впервые пришёл в эту степь, у колхоза «Коммунист» было всего две отары овец, а пастухов и подпасков пять человек. А теперь под началом Ораза уже четырнадцать отар, а пастухов и подпасков целая бригада.

За пятнадцать лет Ораз отлично научился узнавать, какая завтра будет погода, по восходу солнца, по движению облаков, по ветру, по тому, как ведут себя птицы и овцы. Но какая будет погода через два-три дня, он не мог предугадать, и это его беспокоило.

Он встал, отряхнул шубу от снега и, оставляя на чистом снегу большие тёмные отпечатки сапог, пошёл назад, к дому. Он увидел Мереда, тащившего в кухню большую охапку саксаула, и крикнул:

— Брось, Меред, дрова! И поезжай скорее к Эсену. Скажи, чтоб сейчас же пригнал сюда отару и поставил в загон.

— Хорошо! — отозвался Меред, втащил дрова я дом, сложил их и тут же повернул за угол, где, поджав под себя ноги, лежала запорошенная снегом верблюдица и лениво жевала жвачку.

Меред проворно отвязал недоуздок и сел на верблюдицу. Та, как будто только этого и ждала, издала своеобразный горловой звук «кыйк», вскочила и побежала иноходью в степь, куда направлял её Меред.

Ораз посмотрел ей вслед и пошёл к загону, обошёл ограду, сложенную из сена, внимательно прикинул её высоту, ширину. Сена было много, но и овец столько, что запаса этих высоких душистых валов едва могло хватить всего ка пять дней. А дальше что?

«Хорошо, если снег послезавтра растает. А ну, кая ночью переменится ветер и подует из Сибири, с северо-востока?.. Не понимаю, о чём только думает этот Бакыев? Поди, сидит себе возле железной печи и греет спину и сосёт чилим…»

Ораз вышел из загона. Снег валил и валил.

«Дрянь, дрянь погода! — думал он с нарастающей тревогой. — Надо наведаться к пастухам. А то понадеются: авось растает, — и таких дел наделают…»

И он торопливо направился к «газику», накрытому брезентом и пухлым снегом.

Ораз стащил с него брезент, проверил, есть ли горючее, налил воду в радиатор.

Как раз в это время вдали в мутной мгле показалась качающаяся чёрная точка. Она быстро росла. Это скакал Меред на верблюде. Подъехав, он легко спрыгнул на землю, и, привязывая верблюдицу к колу, сказал:

— Эсен повернул уже стадо, сюда гонит. А вы что, ехать собрались?

— Да, надо же узнать, как дела у других пастухов, — хмуро ответил Ораз.

Меред вспомнил, что у него варится обед, вбежал в дом, заглянул в бурно кипящий котёл и, приоткрыв на улицу дверь, крикнул: