— Сынок! Постой, милый! Где дядю-то твоего найти?

Парень обернулся.

— Гочака спросите, его в Хештекли любая собака знает! Он бы и сам пришёл, да гостей полно!

Бабушка Мамур немедленно начала собираться к Гочаку.

Село Хештекли находилось на другом берегу реки, моста поблизости не было, а в обход идти часа полтора.

Бабушка Мамур устремилась к реке. Мы следовали за ней. Мы бежали и радостно вопили: «Нурджан жив! Нурджан скоро приедет!» Люди выбегали нам навстречу, поздравляли, протягивали угощения, но мы ничего не брали, мы были счастливы тем, что все делят с нами нашу радость. Аждар тоже разыгрался, как щенок. Он то обгонял нас, забегая вперёд, то отставал, чтобы потом догнать, заливаясь молодым, звонким лаем.

Бабушка Мамур устала бежать, ноги у неё заплетались, но всё равно она не переходила на шаг, бежала из последних сил. И, задыхаясь, всё повторяла на ходу:

— Я говорила вам… Говорила, кончится война, и приедет… Вот… кончилась…

Мургаб в наших местах неширок, но кое-где глубоко, надо плыть. Бабушка Мамур, не раздумывая, бросилась в холодную осеннюю воду. Аждар несколько раз удивлённо гавкнул, встревоженно взглянул на нас и бросился вслед за хозяйкой.

Мы с Колли испуганно метались по берегу, не зная, на что решиться, боялись, что старушка утонет. Мы звали её, просили вернуться, она нас не слышала. И благополучно добралась до берега; там, где надо было перебираться вплавь, Аждар плыл рядом, подталкивая её, помогая выгребать против течения.

Бабушка Мамур вышла из воды в одной хокге, другую потеряла. На берегу она сбросила и вторую туфлю и бегом пустилась в Хештекли.

Когда мы вернулись к дому Мамур, возле него уже толпился народ. Все громко говорили, перебивая друг друга:

— Чего не бывает в жизни…

— Это как аллах судил: жить или умереть…

— Счастливая! Пять лет ждала и дождалась! Материнское сердце чует!

— Ешьте, милые, ешьте! — Соседка тётя Хесель пригоршнями раздавала всем джиду. — К празднику берегли, вот и дождались праздника!

Ипбат-ага уже рыл яму для большого очага.

— Придётся нашей Мамур коровушку резать! — весело приговаривал он. — Ведь как явится, сразу свадьба! Не зря я очаг готовлю!

Да, старик не зря готовил очаг.

…Поздно вечером в скрипучей двухколёсной повозке привезли полуживую Мамур. За повозкой, понурив голову, плёлся Аждар. В зубах он всё ещё держал туфлю хозяйки.

Не оказалось в Хештекли никакого Гочака, и никто из госпиталя не приезжал. Парень обманул старуху — хотел получить союнчи.

Бабушка Мамур очнулась поздно, уже горела коптилка. Она с трудом открыла глаза, окинула сидящих возле неё холодным, отчуждённым взглядом.

— А Нурджан всё ещё не приехал? — негромко спросила она. — Когда ж она кончится, эта война?

Я не выдержал:

— Война кончилась, бабушка Мамур! Война давно кончилась!

Колли больно ткнул меня локтем в бок.

Но бабушка Мамур ничего не слышала, пустыми глазами глядела она куда-то сквозь меня, и губы её чуть заметно шевелились: «Когда же кончится война?..»

Потом мелкая дрожь прошла по её телу. Она раскинула руки и замерла, уставившись в потолок.

— О, Мамур! О, Мамур! — раздался с улицы крик Сапар-ага, по обычаю оповещавший односельчан о смерти.

Но мы услышали в его крике не плач по умершему человеку. Для нас это было известие о том, что война, принёсшая старой Мамур столько горя, кончилась теперь и для неё.

Перевод Т.Калякиной

Хештек был сыном Тёке-бахши, знаменитого дутариста, без участия которого не обходился ни один сколько-нибудь стоящий той.

Сын, которому по традиции предстояло унаследовать отцовское искусство и отцовский дутар, на праздниках всегда был возле отца, чтоб было кому сменить его, если устанет. Хештек преуспел немало и, случалось, послушав его игру, кто-нибудь в восторге хлопал себя по коленям и просил: «Сыграй ещё, Хештек-джан! Будь добр, сыграй эту вещь ещё раз!» Пряча довольную улыбку, молодой музыкант низко опускал голову, брал отцовский дутар, и снова лилась мелодия, покоряя сердца слушателей. День ото дня росло искусство Хештека, и день ото дня росла в народе слава юного дутариста.

И вот однажды старый бахши пригласил к себе гостей — знатоков и ценителей музыки. Зарезал барана, угостил их честь по чести, а когда гости насытились и выпито было несколько огромных чайников чая, он велел постелить рядом два коврика и с дутаром в руках уселся напротив сына; молодой и старый бахши сидели лицом к лицу и играли: согласно, в едином ритме поднимались и ударяли по струнам их руки, и, сливаясь в единой мелодии, дутары пели о радости и горе, о любви и разлуке, о кровавых битвах и о весёлых пирах. И, замерев от восторга, слушали их счастливцы, коим даровано было судьбой присутствовать на этом удивительном состязании.

И когда последний аккорд растворился в ночной тишине, старый бахши обратился к почтенным слушателям с такими словами:

— Да пошлёт вам аллах бесчисленное множество дней, и пусть каждый из них проходит в радости и веселье! Я стар. Пусть с этого дня сын мой Хештек-бахши займёт моё место, пусть он веселит игрой ваши сердца. Прими, сынок! — Старик протянул сыну старинный, украшенный перламутром дутар. — Много лет назад этот дутар вручил мне мой отец. Я спокоен — искусство не оскудеет — дутар Тёке-бахши в надёжных руках!

И с того дня Хештек заменил отца, и ни один той в наших краях не обходился без участия молодого бахши.

Когда стало известно, что Хештек женится, на свадьбу явились гости из самых отдалённых селений. И едва закончился обряд бракосочетания, молодого усадили на ковёр. Всю ночь Хештек услаждал музыкой своих гостей, а рядом, за свадебным пологом, ожидая его, томилась невеста…

Но недолго играл Хештек-бахши на отцовском дутаре. Началась война, и он ушёл на фронт. Тёке-бахши умер, не дождавшись сына. И, умирая, горевал об одном: не услышит он перед смертью игру своего Хештека!

Хештек вернулся домой задолго до окончания войны. И непохоже было, что он с фронта: не раненый, руки-ноги целы… Но привёз его какой-то военный человек и, говорят, наказал Огулсанды хорошенько присматривать за мужем.

А Хештек-бахши и правда вёл себя как-то странно. Когда приехали родственники со всей округи, те, что год назад провожали его на фронт, Хештек не проявил к родичам ни малейшего интереса — словно только вчера их видел. Когда же гости начали, расспрашивать про войну, он помолчал застенчиво и, опустив голову, сказал:

— Да я ничего и не помню… Только вот танк… с крестом на боку… — Он закусил нижнюю губу, покачал головой. — Какой парень был, а!.. Алёшей звали… Молоденький, неженатый даже… Такой был парень!..

Это было всё, что Хештек рассказал про войну. Гостям не терпелось послушать музыку, но Хештек ни разу даже и не глянул на дутар: сидел и широко раскрытыми глазами смотрел прямо перед собой.

Прошёл месяц. И вот как-то вечером к Хештеку явились несколько человек, истосковавшихся по хорошей музыке. На этот раз бахши встретил гостей приветливо. Напоил чаем, а потом, словно угадав их желание, протянул руку к дутару. «Какой парень был…» — пробормотал он и вынул из пропылённого бархатного чехла украшенный перламутром дутар.

Гости придвинулись ближе. Не настраивая инструмент, даже не подтянув струны, бахши начал бренчать на дутаре. Слушатели решили, что он только пробует, но Хештек, закрыв глаза, всё бренчал и бренчал… Сообразив наконец, что музыки им сегодня не услышать, гости, не выказывая неудовольствия, встали и, поблагодарив хозяина, стали прощаться. Хештек подозвал двоюродного брата.

— Селим! Не зашёл бы ты ко мне завтра?

— Что за разговор — приду! Играть будешь?

— Нет, — ответил Хештек. — Не играть. К отцу надумал сходить. На могилу.