— Ораз-ага, идите пообедайте, потом поедете. В такую погоду нельзя натощак выезжать, замёрзнешь.

— Э, какой там обед! — проворчал Ораз, закуривая и протягивая папиросу Мереду. — Не ждите меня. Загоните овец и обедайте спокойно.

— Да ждать-то не надо. Обед уж готов, — уговаривал Меред. — Ну, выедете на пять минут позже, что от этого случится?

— Э, пять минут!.. Сейчас каждая минута дорога. Видишь, что делается?

Он сел за руль, включил мотор и быстро исчез за зыблющейся пеленой снега.

Меред посмотрел ему вслед и пожал плечами.

— Чего это он? Ну, пошёл снег… Что тут такого? А ему и еда на ум нейдёт. И всегда он так: всё об овцах, а о себе и не думает…

Старший пастух гнал машину, то лавируя между побелевшими холмами, то перекатываясь через них. Снег крутился у него перед глазами, застилая даль.

«Эка валит! — думал он. — Да и ветер никак начинается. Наметёт во впадины — и застрянешь в степи, никуда не доедешь.

Уже вечерело, когда он подъехал к стану второй отары. Большая пёстрая овчарка с подстриженными ушами, взметая снег ногами, с грозным лаем кинулась ему навстречу, но, услышав знакомый голос Ораза: «Пошёл ты, бестолковый!» — завиляла куцым хвостом и повернула к дому.

Из дома в облаке пара поспешно вышел чернобровый паренёк-подпасок и встретил Ораза обычными приветствиями. Ораз вылез из машины и направился прямо к вагону. В вагоне было пусто и тихо, весь он был покрыт чистым, пухлым снегом.

— Ну вот, я так и знал! — сердито проворчал Ораз и повернул к дому.

— Ораз-ага, спустить воду? — спросил подпасок, большой любитель машин.

— Э, спустить!.. Да что я, ночевать, что ли, к вам приехал? — хмуро сказал Ораз и вошёл в дом, где пастух второй отары и его подпаски уютно сидели и ужинали на кошме возле железной печи, в которой гудело пламя.

Увидев Ораза, все задвигались, освобождая ему место.

— Заходи, заходи, Ораз! Садись ужинать!..

Ораз посмотрел на всех и остановил хмурый взгляд на круглолицем человеке с лёгкой проседью на висках, обгладывавшем баранье рёбрышко. Ораз покачал головой:

— Эх, Овез! Да как же у тебя еда идёт в горло, когда овцы в степи в такую погоду?

Овез был пастухом второй отары. Он спокойно положил обглоданное рёбрышко в миску и, добродушно улыбаясь, сказал:

— А какая такая погода? Зимой снег идёт. Это уж так полагается. И ты не сердись, не раздувайся от злости, как хум[10], а садись-ка лучше ужинать с нами. Такие сладкие рёбрышки! Попробуй-ка!

Беспечность Овеза рассердила и даже как бы оскорбила Ораза. Он сдвинул брови и сухо сказал:

— От твоих шуток овцам теплее не станет, Овез. И ты, я вижу, забыл, что было в позапрошлом году? Сколько у тебя погибло овец? Сколько заболело воспалением лёгких? И разве не ты стоял тогда перед колхозниками на общем собрании бледный и клялся, что больше этого не будет? «Виноват, виноват, конечно, но это по неопытности. Вы уж простите меня». Не ты ли лепетал это? Забыл? А теперь опять за старое?.. Ты что же, ждёшь, когда набьётся снег в загон и всё заледенеет? Тогда ты пригонишь овец, и они будут летать на льду? А сам ты будешь сидеть вот тут и глодать бараньи рёбрышки? Да как же тебе не стыдно? А вы, — крикнул он на подпасков, — малые дети, что ли, не знаете, что надо делать в такую погоду? А ну бросайте ложки и сейчас же загоните отару в загон. Да берегите корм, зря не разбрасывайте! Ещё неизвестно, когда кончится снег и когда вам привезут ещё сена.

Все, кроме самого младшего подпаска, вскочили, оделись и вышли за дверь.

Ораз почувствовал вдруг большую усталость, присел на кошму и задумался.

«Неужели и в других отарах так же?.. Вот беда-то! Хорошо, что я сразу поехал..»

Подпасок поставил перед ним пиалу, чайник и большую миску с жирным бараньим супом. Ораз наспех выпил пиалу крепкого зелёного чая, сел в машину и поехал проверять другие отары.

Только пастух, исходивший эту пустыню вдоль и поперёк, знавший каждый холм и каждый кустик, мог в темноте, в снежной сумятице найти отары овец.

Всю ночь Ораз колесил по пустыне от одного стана к другому и успокоился только тогда, когда увидел своими глазами, что все отары в загонах. Но все пастухи говорили, что запас кормов у них небольшой, что товарищ Бакыев их нормами не балует, и это продолжало сильно тревожить Ораза.

Уже на рассвете машина увязла в снегу, во впадине, почти при самом въезде в главный стан, и он пришёл домой измученный, почерневший, осунувшийся от бессонницы, приказал подпаскам отрыть машину, подкатить к дому, а сам скинул с себя шубу, лёг на кровать и сразу же крепко заснул.

Снег шёл весь день, но к вечеру немного затих. На горизонте среди разорванных туч показалось багровое солнце.

Подпаски повеселели, проворно дали корм овцам, поужинали, поиграли в шахматы, послушали радио и легли спать. Лёг было и Ораз и стал уже задрёмывать, как вдруг послышалось мелкое постукивание по стёклам окна. Он поднял голову. За окном опять шёл мокрый снег.

Ораз закурил папиросу. Ему уже не спалось. Он встал, зажёг лампу и стал читать книгу. Но и чтение как-то не шло, потому что мысли его летали по пустыне от стана к стану, от загона к загону.

«Ведь знают же, что мало у нас сена. Почему же не шлют? Или ждут, чтоб я сам приехал? А как мне уехать? На Овеза, что ли, оставить отары?

В полночь он потушил лампу, лёг на кровать и заснул. Но незадолго до рассвета проснулся, накинул на плечи шубу и вышел из дома. К нему подбежали овчарки.

Небо прояснилось. Среди облаков мерцали звёзды, но с востока тянул сухой, резкий ветер. Ораз постоял с минуту и покачал головой:

— Ну, теперь всё скуёт!

И он не ошибся. В тот же день глубокий снег в степи сковало морозом, и обледенелые кустарники Я травы зазвенели под капором ветра.

Прошло ещё два дня, а снег не таял. Валы снега, ограждавшие загон, сильно понизились, и ветер уже свободно врывался туда. Овцы зябли, жались друг к другу и ели значительно больше, чем прежде.

На четвёртый день потеплело. Солнце пригревало, и снег начинал таять. А ночью небо опять задёрнулось и на прежний, уже заледеневший снег посыпался новый — сухой и лёгкий.

Ораз с нарастающей тревогой видел, что запас сена идёт к концу. Ещё день — и овцы останутся без корма, в открытом, не защищённом от ветра загоне. Ораз курил, хмурился, посылал подпасков то в одну, то в другую отару узнать, как там дело. Подпаски скакали по снежной пустыне, возвращались и говорили одно и то же:

— Кончается корм. И овцы стоят ка ветру. Люда ругаются, не знают, что делать…

На пятый день, перед рассветом, Ораз вышел на дома. Овчарки было кинулись к нему, но вдруг остановились и с лаем бросились прочь. Ораз увидел вдали, в предрассветной мгле, верблюда, а на нём Овеза, Вот он подскакал, спрыгнул на землю, привязал верблюда и торопливо сказал:

— Ораз, да что же это за порядок? Кормить-то уже нечем, овцы остатки доедают. А снег идёт и идёт. Что прикажешь делать? Опять я буду виноват?

— Что тут прикажешь! — с досадой махнул рукой Ораз. — Придётся, видно, мне ехать в колхоз. Больше нечего делать.

— Ты вот ругаешь меня, — взволновался Овез, — думаешь, что я только у печки сижу, а об овцах не думаю. Ну, верно, сидел я, ужинал. А после ужина-то всё равно и без тебя поставил бы их в загон. Что я, не человек, что ли? Или у меня совести нет? Да мне сейчас овцам-то в глаза стыдно глядеть. А чем я виноват? Ведь заведующий фермой был у меня, сам видел, что корма в обрез. И постановление правления было, чтоб он немедля перевёз всю траву к нам в степь.

Овез торопливо сунул руку за пазуху, вытащил смятую бумажку и сунул Оразу:

— Вот читай! Тут прямо сказано: «Немедля перебросить сено к отарам, в степь». А он что? Он даже за ухом не почесал. Так зачем же тогда приняли постановление?

Ораз не сводил глаз с овец в загоне, которые отталкивали друг друга, выдёргивая пряди сена из снега.