— Ну вот я и пришёл! Вот и довелось нам свидеться!

Старик произнёс это вслух, хрипловатый голос его чуть заметно дрожал. От волненья, от нежности… Как благодарен он был осеннему дню, его безлюдью, его огромной, глубокой тишине: он мог спокойно, один на один беседовать с родными полями.

Сапар-ага перешёл мост и с замиранием сердца вступил в хлопковый разлив. Ветви хлопчатника цеплялись за полы его халата, словно хотели задержать, остановить… Друзья, не торопитесь… Сейчас, сейчас я всё расскажу вам, я объясню, почему так долго не был. Дайте только вдоволь надышаться…

Сапар-ага присел на корточки и с жадностью втянул с себя пряный дух поля — аромат хлопчатника, смешанный с запахом влажной земли. Навечно он с ним, запах хлопка, неповторимый и незабываемый, как аромат только что испечённого чурека. Интересно бы знать, когда его ноздри впервые ощутили этот запах? Пожалуй, не вспомнить. А может, в один и тот же день познал он эти два запаха: запах хлеба и запах хлопка — в тот день, когда родился? В тот день во дворе пекли чуреки, а рядом поспевал хлопок… Ягды-ага, отец Сапара, окучивал кетменём хлопчатник, когда ему сообщили, что родился сын. Хлопок и хлеб, хлеб и хлопок. С тех пор, как Сапар помнит себя, это были главные заботы семьи.

Но как пахнет, а? Другое время, другие люди, и поле теперь выглядит иначе. А вот запахи — хлеба, хлопка — они неизменны.

Сапар-ага набрал полную горсть хлопка, белого, чистого, и молитвенным движением — сверху вниз — провёл им по лицу.

Семечко прилипло к губам, Сапар-ага раскусил его и, когда оно хрустнуло на зубах, сказал негромко;

— Пора собирать. И быстрей, без задержки.

Он поднялся в полный рост, внимательно поглядел вокруг. Поля. Ровные и бесконечные. Хлопок, хлопок и хлопок, ничего, кроме поспевающего хлопка. Но Сапар-ага глядел так пристально, так жадно, словно мог увидеть что-то ещё… И увидел: межи, рассекающие поле на делянки, бесчисленные арычки, бегущие от одной делянки к другой. Дорога. Старая дорога, та, что распахана лет тридцать назад. Скрипят арбы, слышатся голоса. Идёт уборка.

Сапару-ага стало вдруг грустно. Почему-то вновь вспомнился «Гер-оглы», то место, где состарившийся богатырь, готовясь к смерти, прощается с родной землёй. Обходит он поля сражений, где с верными своими джигитами доблестно бил врага, идёт и туда, где вместе со всем народом устраивал великие пиры. Самое печальное место в книге. Пигам всякий раз расстраивался, доходя до этой главы…

Сапар-ага тряхнул головой. Совсем ты очумел, старик. Нашёл с кем себя сравнивать — с Гер-оглы! Ямата — ещё куда ни шло, а себя? Вот уж точно в пословице сказано: кузнец коню подкову куёт, а лягушка тоже лапу суёт.

Сапар-ага усмехнулся. Видение ушло, растаяло. И вроде уж не так грустно. И на душе посветлело. И боли по-прежнему никакой: ни в сердце, ни в пояснице…

Это радость — встретиться с прошлым, с дорогими людьми, которых нет. Он придёт сюда и завтра, и послезавтра, он будет сюда приходить, пока не откажут ноги…

Старик не спеша ступал по мягкой земле междурядий. Она, податливая, оседала под ногами, и он видел на ней следы бесчисленных ног, он даже, ощущал их ступнями…

Вон, видится ему, за парой быков неторопливо вышагивает Овез. Управляться с культиватором он вполне может одной рукой и, чтоб вторая не болталась без дела, всё время помахивает кнутом. Пусть помахивает, беды нет — не больно-то кнут обжигает бычьи спины. Овез — человек сердобольный, скотину зря истязать не станет. Тихий, немногословный, жалостливый. И устали не знает. А лениться — так просто не умеет он этого. Дадут ему поручение, выслушает, кивнёт и пошёл. И можешь не сомневаться: всё будет сделано в лучшем виде.

«Бог в помощь, Овез! Как делишки?» — «Нормально, Сапар-ага». — «Ну и хорошо… А вот на той высокой карте хлопчатник сохнет. Надо бы воды побольше дать»… Овез молчит. — «Мороки нам с этой картой… — не глядя на него, вздыхает Сапар-ага. — С запруды хоть глаз не спускай… Кандыма к поливальщикам пришлось перебросить, у Акмурада, говорят, опять приступ. Сколько ему твердил: чего мучаешься, иди в больницу, пусть врачи живот тебе разрежут. Не соглашается. Ума не приложу, что делать о той картой?.. Слышишь, Овез?» — «Как не слышать — слышу. Я пойду». — «Куда? К запруде? Ты же весь день за культиватором ходил, холка в мыле!» Молчит» улыбается: чего, мол, ты крутишь, Сапар-ага? Брось хитрить! Всё равно тебя насквозь видно. «Хороший ты парень, Овез, — вздыхает Сапар-ага. — Ты вот что… Ты тогда ступай сейчас в село, передохни, поешь. Я пока тут за тебя управлюсь».

Побольше бы таких людей! Не пришлось бы тогда бригадиру то и дело к Овезу приставать то с одним, то с другим… Золото — человек. И отец его Сахет такой же был: дельный, немногословный. Настоящие крестьяне — они все молчуны, болтливых земля на терпит. За тридцать пять лет бригадирства Сапар-ага твёрдо убедился в этом.

Десять лет уже как Овез в городе. На стройку поступил. Замечательный, говорят, каменщик. Возможно вполне. Это ж не кто-нибудь, Овез: такой в любом деле — находка. А всё-таки неправильно это. Овеа для земли рождён, место его здесь, в поле. По зубам бы тех, кто обидел его, уйти заставил! Разве они Озеза? Они землю обидели! Убери их вовремя, не обеднял бы колхоз, не стали бы люди с насиженных мест сниматься. А то уходили один за другим, и что им скажешь? У каждого дома шесть-семь ртов, кормить, одевать надо. На что? На какие доходы? Целый год мозоли натираешь, а от кассы не солоно хлебавши идёшь. Хочешь, чтобы человек работал, хлеба ему сперва дай. А как же иначе? Иначе не выйдет.

Он тогда не раз с начальством толковать пробовал.

«Что ж это ты, председатель, таких людей отпускаешь? Да ещё со спокойной душой?» — «Каких таких людей?» — «Таких, как Овез». — «А кто такой Овез? О ком речь?» — «Эх, председатель!.. Три года людьми командуешь, а Овеза, сына Сахета, не знаешь!» — «Да их у нас полно, Овезов! Всех не упомнишь!» — «Зачем всех! Всех не обязательно, а Овеза, сына Сахета, знать должен. Иначе председатель из тебя, как из…» — «Слушай, яшули, ты брось этот тон! Со мной начальство и то не позволяет! А насчёт твоего Овеза имей в виду: держать не будем. Кто хочет уходить, скатертью дорожка! Только, когда поумнеют, обратно проситься будут, не выйдет номер! Хоть на коленях стой! Нам сейчас немножко потерпеть. Слух идёт, на целину скоро выходить будем. А тогда только не прозевать — засеять побольше! Воды-то будет — залейся! Тем более, приятель у меня при этом деле. Ключ от плотины, считай, в наших руках. Да ты не хмурься, Сапар-ага, я дело говорю. Всё так и будет! И хлопок станем убирать машинами. Увидите, какие доходы пойдут! По радио только о нас разговору будет!» — «Да… Сказки ты хорошо научился рассказывать». — «Это, Сапар-ага, не сказки. Плохой ты бригадир, если перспективы не понимаешь!» — «Перспектива перспективой, а вот сегодня как быть?» — «Сегодня день был и прошёл. Главное — впереди. Нам бы только на целину выйти! Начнём дела проворачивать!»

Не договорились они с председателем, не вышло у них взаимопонимания. А тут как раз сердце стало пошаливать, и ушёл Сапар-ага из бригадиров. А сына в город не отпустил. «Ты знай трактор води, сынок! Как-нибудь перебьёмся, с голоду не помрём. А помрём, так на родной земле!»

Сыну такое можно сказать, а чужому не скажешь…

Сейчас ничего, сейчас всё наладилось. Уж лет пять, как порядок в колхозе. Новый председатель — человек дельный, понимающий. У него главная забота — люди. Кто ушёл, всех вернуть старается. По домам ходил: посидит с людьми, потолкует за чайком… Многих воротил. Ораз в колхоз вернулся. И правильно сделал, не прогадал. В прошлом году трактористам на круг по пятьсот рублей в месяц вышло. Возвращаются люди… Уж на что Байджи Сытдыхов, говорили, совсем пропал, — на рынке торговал, — и тот вернулся, в тракторной бригаде работает, помощник бригадира. Только вот мотоцикл из города привёз, треску от него — житья нет!

Овез так и не вернулся в колхоз. Может, председатель не сумел с ним поговорить? В таком деле подход нужен. А может, вообще забыл про Овеза? Мудрёного ничего нет, вполне мог забыть, дел у председателя по горло. В селе, не сглазить бы, народу несколько тысяч, а он один. Надо помнить. А может, скажет: «Не забыл я про него, Сапар-ага, просто считаю — рано или поздно сам вернётся». Это, конечно, верно. Вернётся Овез, никуда не денется. Некуда ему деваться от земли. Дома научился строить? И слава аллаху, колхозу строители позарез нужны. Южный стан совсем обветшал, давно пора сносить. Вот пусть и займётся. Ты ж свой, вырос тут, на этом поле. Может, конечно, обижен ты сильно, ждёшь, чтоб позвали тебя? Тогда что ж? Тогда я пойду к председателю, с ним к тебе явлюсь — уговаривать, чтоб вернулся. А потом ты будешь новый стан строить, а я тебе помогать… Посидим, потолкуем, прошлое вспомним. Помнишь, возле того заросшего арыка шалаш стоял, мы с тобой там чаёк попивали? Ты, бывало, всё помалкивал. Ну да ничего, опять я буду говорить, ты послушаешь. Нам с тобой есть что вспомнить…