Рейимов, гладко выбритый, подтянутый и бодрый, пил утренний чай. Необычным гостям он нисколько не удивился, пригласил в комнату, предложил завтрак.

— Мы к тебе по очень важному делу, башлык… — начал бахши.

— Слушаю.

— Позавчера ко мне наведались люди Джунаид-хана.

— Что им нужно было? — спросил Рейимов.

— Им нужен я. Джунаид-хану вздумалось повеселиться. Песен захотелось.

— Ну и?

— Я отказался. Но, подумав, решил, что допустил ошибку. Как ты считаешь?

Рейимов отставил в сторону пиалу, задумался.

— Если я не поеду к нему, этот зверь растерзает меня, — продолжал бахши. — А если поеду — мы ещё посмотрим, кто кого.

— Пожалуй, ты прав, бахши, — сказал наконец Рейимов. — Но как ты найдёшь его?

— Он у колодца Дамлы. Рябой Ёлбарс сказал.

И опять задумался Рейимов. Взяв в руки пиалу, он забыл отхлебнуть из неё и долго держал на весу.

— Я вот о чём думаю, Махтумкули-ага. Не от хорошей жизни воспылал Джунаид-хан любовью к твоему искусству. В стане его сейчас недовольство и разброд. А с ним, понимаешь, ушло много случайных, простых и очень хороших людей. Одних Джунаид-хан увлёк обманом, других — силой. Сейчас многие из них уже прозрели, жизнь сдёрнула повязку с их глаз… Поняли, что не по пути с Джунаидом. Главарь чует, что дело кислое, вот и послал за тобой. Песня, по-настоящему хорошая песня, она бодрит, силы придаёт людям. У него сейчас на песню, на тебя надежда. Будешь в Дамлы, Махтумкули-ага, намекни, что Советская власть, если они вернутся по домам, никого не тронет. Пусть они о своих головах не пекутся, но ты смотри в оба. С тебя Джунаид, если что, снимет голову. Твои песни, бахши, нужны людям. Спой им такое… Ну, объясни им что к чему…

— Спасибо за добрый совет, башлык…

— Будьте осторожны, друзья. Не забывайте, что вы играете с огнём…

Чувал-бахши и Сапар поднялись, а Рейимов, словно извиняясь, добавил:

— Можно было бы послать с вами охрану, но пять… десять джигитов от головорезов Джунаид-хана вас не спасут.

— Мы поедем одни, — твёрдо сказал бахши.

Шатёр был разбит на возвышении — ханский глаз видел весь стан. Поодаль, в широкой ложбине, между грядами барханов, как чёрные грибы, теснились старенькие бедняцкие кибитки.

На двух всадников, подъехавших к ханскому шатру, вначале, кажется, никто не обратил внимания. В шатёр поминутно входили и выходили со склонёнными головами люди, подъезжали и отъезжали, пришпоривая скакунов, конники. Первыми гостей узнали мальчишки.

— Бахши приехал! Чувал-бахши приехал! — закричали они.

Поспешили к приезжим и взрослые. Всем хотелось поговорить с бахши, узнать, что и как там в Ильялы, в Карадашлы, в Бедеркенте… Каждому казалось, что он целую вечность не был в родных местах. А там осталось всё самое близкое и дорогое: дом, земля, родственники.

Люди окружили гостей, позабыв, о том, что встречать их должны были приближённые хана и никто больше. Джунаид им этого не простит, но о последствиях никто сейчас не думал.

Почти всех собравшихся Чувал-бахши и Сапар знали в лицо, много здесь было их односельчан, жителей Карадашлы. «Реджепкули-нищий здесь! — с удивлением подумал бахши. — Он-то зачем? И Аширкули, и Овезберды-ага, и Амангельды-батрак… Тоже мне басмачи…»

— Как там?.. — заговорил Реджепкули-нищий. — В Карадашлы?.. Говорят, многих большевики кончили?..

— Кого кончили? За что? — бахши вопросительно взглянул на него. — Все живы, здоровы. И вас никто не тронет, если вернётесь. Чего вы здесь забыли?

От ханского шатра отделился коротконогий человек в длинном, до самых пят халате, и подошёл к приезжим.

— Чего сбежались?! — крикнул он в толпу.

Коротконогий молча кивнул бахши, а Сапара, кажется, не заметил вовсе.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Мы хотели бы, чтобы о нашем приезде доложили хану, — ровным, спокойным голосом сказал Чувал-бахши.

Лицо коротконогого искривила презрительная улыбка:

— Хан всё знает. Следуйте за мной…

Приезжих разместили в худой, грязной кибитке, в которой, кажется, никто не жил. Впрочем, здесь валялось несколько драных кошм и стоял самодельный глиняный прибор для курения.

Вскоре слуги хана внесли в кибитку скатерть, несколько высохших лепёшек из джугары и два небольших чайника.

— Хан просил, и мы приехали, — разливая чай в пиалы, заговорил Чувал-бахши. — Мы к его услугам.

— Хан не просит, хан приказывает и повелевает, — оборвал его коротконогий. — Но ты, бахши, не подчинился приказу…

— У нас несчастье. У Сапара умер брат… Но мы готовы петь сейчас…

— Лёжка нужна к обеду. У хана было желание слушать твои песни, а теперь они ни к чему! — коротконогий поднялся, давая понять, что больше говорить не о чем, и вышел из кибитки.

Бахши и гиджакист переглянулись и молча принялись за чай. Пили с жадностью, черев несколько минут опустели оба чайника.

— В таком положении, Сапар-джан, мы ещё не бывали, — опрокинув пиалу, проговорил бахши.

— Не было бы хуже, — ответил Сапар. — Мне кажется, это только начало…

В низине, между двумя огромными барханами, неподалёку от ханского шатра бушевал костёр. У самой кромки огня стояли цепочкой закопчённые тунче и чайники.

В строгом соответствии со своими чинами сидели вокруг костра люди хана: чем знатнее и богаче, тем ближе к огню. Простой люд расположился на ребристых склонах барханов.

В первом круге, рядом с бахши, было ханское место. Но сейчас оно пока пустовало. Сидящие вокруг костра застыли в чинном ожидании: все боялись упустить момент, когда появится Джунаид-хан, каждому хотелось как-то показать ему свою верность и преданность. И только вверху, на склонах барханов, люди в ожидании песен Чувал-бахши обменивались мнениями, все были радостно возбуждены.

Чуть в сторонке ото всех, почти на самой верхушке одного из барханов, сидел, скрестив по-восточному но-си, Реджепкули-нищий. Он внимательно наблюдал за происходящим, размышляя о том, в каком тяжёлом, гнетущем положении оказались многие односельчане, да и он сам, поддавшиеся ханской агитации. Что ждёт их в будущем? Нищета и лишения. Защищая свою шкуру, хан не пощадит никого, — так что у каждого, кто сейчас в стане Джунаида, есть шанс погибнуть либо от пули красноармейца, либо от клинка ханского есаула. А может быть, правду сказал сегодня Чувал-бахши? Может быть, и в самом деле им всё простят, и новая власть позволит жить в родных местах?

Мысли его прервал голос сидящего рядом джигита:

— Яшули, не спуститься ли нам пониже к костру?

— Не торопитесь, — поглаживая бороду, ответил Реджепкули-нищий, — пересядем, когда начнёт петь.

А внизу, у костра, тем временем Чувал-бахши и гиджакист, пользуясь отсутствием хана, вполголоса вели неторопливый разговор.

— Запомни, Сапар-джан, мы поём не для хана, а во-он для них, — и Чувал-бахши взглядом указал на склоны барханов, где собрались уже все: и стар и млад. — Пусть вспомнят они дом и родные селения.

— Почему они не сядут поближе к костру?

— Боятся хана. Но мы заставим их приблизиться. Песнями заставим.

У ханского шатра возникло вдруг какое-то движение. Слуги откинули полог, и из шатра вышли четыре вооружённых есаула. За ними в синем одеянии, поверх которого был накинут мерлушковый полушубок, шёл сам Джунаид-хан. Дальше следовали двое его сыновей. Люди у костра встали, приветствуя повелителя.

Настраивая дутар, бахши взглянул на Сапара. Большие с поволокою глаза гиджакиста были полны печали. Пальцы его дрожали.

— Крепись, Сапар-джан…

Джунаид-хан уселся на подушках, прищурившись, сказал:

— Важным стал ты, Чувал… О людях вовсе забыл. Люди здесь, можно сказать, жизнь отдают за правое дело, а у тебя времени нет наведаться к ним. Или петь разучился?

Чувал-бахши вздохнул глубоко, словно хотел набрать в лёгкие воздуху на всю оставшуюся жизнь, подумал о хане: «Только бы сабля твоя не выскочила из ножен, прежде чем я закончу свою песню!» Вслух же произнёс: