В 20 часов начал свою вахту Питерский. Она проходила спокойно и уже близилась к концу, когда с мостика прозвучал его голос:

— Торпедная атака! Курс сто девяносто пять!

Лодка легла на курс сближения с конвоем, силуэты которого неясно вырисовывались во тьме. Но когда мы подошли ближе, то выяснилось, что это вовсе не конвой, а два боевых корабля — эсминец и сторожевик. Обстановка опять сложилась не в нашу пользу — мы были в светлой части горизонта. И корабли открыли по нам довольно меткую стрельбу; первые же всплески от снарядов поднялись у самых бортов лодки.

Срочное погружение спасло «щуку» от таранного удара. Эсминец прошумел винтами прямо у нас над головой. И тут же все покрыл страшный грохот. Три бомбы разорвались совсем рядом с нами. Лодка камнем полетела вниз. Наступила темнота. И опять хрустело разбитое стекло, опять докладывал боцман о выходе из строя электрического управления рулями. Стряслись и другие беды, которых до сих пор не случалось: отказала радиоаппаратура, лопнула труба охлаждения в дизельном отсеке, там же вырвало часть заклепки в подволоке, и через отверстие ударила тонкая, острая струя.

Все эти повреждения мы, понятно, определили не сразу. Лодка проваливалась, а под килем у нее было

[115]

триста метров — глубина вполне достаточная, чтобы раздавить ее как скорлупку. И все мысли, все силы были направлены на то, чтобы прекратить это стремительное, смертельно опасное падение. Командир распоряжался толково и энергично. Инженер-механик Лямин и его подчиненные вновь продемонстрировали замечательное мастерство. В кромешной темноте они сумели задержать лодку на глубине девяносто метров. Этим был сделан первый шаг к спасению.

К бомбежке у нас уже выработался своеобразный иммунитет. Хотя она вызвала и более серьезные повреждения, чем все предыдущие, люди действуют увереннее, с меньшей скованностью. Свет зажегся. Моряки одно за другим устраняют повреждения. Вот только гирокомпас никак не удается наладить. Его деликатное устройство не выдержало тяжких переживаний, связанных с бомбежкой. Для нас это самый неприятный удар.

Представьте себе человека, которому завяжут глаза, заставят его покружиться на месте, а потом предложат пойти в нужном направлении. Вряд ли что-нибудь из этого получится. Наше положение ничуть не лучше. Вражеские корабли идут по пятам. Чтобы оторваться от них, нужно менять курс и скорость. Это грозит нам полнейшей потерей ориентировки, тем более, что магнитным компасом пользоваться под водой нельзя. Вместо открытого моря мы можем оказаться на мели под самым неприятельским берегом.

Выход был найден неожиданно. Кто-то предложил пустить в дело шлюпочный компас, который хранился в кормовом отсеке. Внутри лодки в сплошном окружении железа компас этот врет безбожно. Он может давать ошибку в направлении градусов в тридцать. И все же это лучше, чем ничего. По крайней мере, можно хотя бы приблизительно ориентироваться относительно двух направлений — к морю и к берегу.

Так начали мы беспрецедентное подводное плавание по шлюпочному компасу. И он не подвел. Около трех часов петляли мы под водой, пока оторвались от преследования. Время от времени приходилось продувать воздухом высокого давления среднюю цистерну, чтобы не провалиться на грунт и не остаться там навсегда. Пузыри воздуха на поверхности, конечно, демаскировали лодку, но из двух зол приходилось выбирать меньшее.

[116]

Несмотря на долгое преследование, противник сбросил всего восемнадцать бомб, причем пострадали мы только от первых трех.

Всплыли мы около четырех часов ночи и пошли в район зарядки батарей. Гирокомпас в конце концов удалось ввести в строй, и два следующих дня не принесли никаких происшествий. 30 января был получен приказ возвращаться в базу.

По пути домой ночью Малышев вдруг произвел срочное погружение от внезапно налетевшего пикировщика. Но уже на перископной глубине выяснилось, что никакой это не самолет, а самая обыкновенная звезда, мирно светившая сквозь разрыв в тучах. Посмеялись мы вволю.

Наше появление в Полярном было весьма эффектным. На отливавшей вороненой сталью воде возник белый сверкающий айсберг. И в это время из-за горизонта выкатился дымчато-красный шар — первое в нынешнем году солнце. Порозовели и заискрились снежные берега, вода засветилась сине-зелеными тонами. А наш айсберг, словно салютуя солнцу, прогремел тремя орудийными выстрелами. Эту картину поспешили запечатлеть несколько фотографов и даже один художник.

Во главе встречающих нас к пирсу вышли командующий и член Военного совета. Рукопожатия, теплые, сердечные слова, крепкие поцелуи… Все это очень разволновало меня. Поблагодарив за поздравления всех присутствующих, я сказал командующему:

— Отлично понимаю, что присвоением мне высокого звания я обязан прежде всего бойцам и командирам лодок, на которых плавал.

Вечером я заглянул на «Д-3». 17 января старейшая североморская была награждена орденом Красного Знамени. С большой радостью поздравил я этот замечательный коллектив, с которым меня особенно сблизили совместные боевые походы.

До сих пор мы вели счет победам, и только победам. Конечно, каждый из нас понимал, что потерь нам не миновать — таков неумолимый закон войны. Но думать об этом не хотелось, разговоры об опасности, которой все мы подвергались в боевых походах, не были приняты. И порой, удивляясь в душе своей неуязвимости, мы даже

[117]

как-то привыкли к ней. Потому так тяжело и переживалось неизбежное — первая боевая потеря.

Горький счет потерь на бригаде открыла «М-175». Она должна была вернуться из похода в ту пору, когда мы на «четыреста двадцать второй» находились в море. Но истек назначенный ей срок возвращения, истекли все мыслимые сроки, которые лодки этого типа могут находиться в отрыве от базы, ответов на вызовы не поступало, и пришлось взглянуть в глаза беспощадной истине: дальнейшее ожидание бесполезно.

Как погибла «малютка»? Может быть, после атаки конвоя корабли забросали ее глубинными бомбами. Может быть, находясь под водой, коснулась она своим корпусом противолодочной мины. А может быть, холодную, горько-соленую смерть в ее отсеки принесла торпеда, пущенная вражеской лодкой. Все может быть. Но пока ничего не известно и, наверное, не станет известным никогда.

В одном мы уверены твердо: этот очень дружный, сплаванный экипаж и его командир капитан-лейтенант Мелкадзе погибли с честью, оставаясь воинами до конца.

С Мамонтом Лукичем Мелкадзе я был знаком с весны 1937 года — с тех самых пор, когда он минером на одной из «щук» переходил с Балтики на Север. Двумя годами позже он стал командиром тогда еще совсем новой «М-175». Это был предельно честный и смелый человек. С присущей ему рассудительностью, способностью к анализу обстановки он обещал стать незаурядным командиром. Об этом свидетельствовало все его поведение во время боевых походов.

В последнем походе «М-175» участвовал и дивизионный механик инженер-капитан-лейтенант Шиляев. Прибыл он на Север совсем недавно. До этого плавал инженер-механиком на балтийской «малютке». Незадолго до рокового похода Виктор Семенович рассказал мне, как в июле 41-го пришлось побывать ему в передряге, из которой он еле выбрался живым.

Лодка, на которой он служил, находясь в надводном положении близ своих берегов, была атакована вражеским подводным кораблем. Торпеда взорвалась в корме. Командира и тех, кто с ним стоял на мостике, сбросило в воду. Лодка затонула на небольшой глубине. Шиляев в момент взрыва был во втором отсеке. Убедившись, что

[118]

кормовые отсеки затоплены и люди в них погибли, механик организовал спасение уцелевших моряков из первых трех отсеков. Под его руководством восемь подводников, надев индивидуальные спасательные аппараты, выбрались через рубочный люк на поверхность и, поддерживая друг друга, поплыли к берегу. Вскоре их подобрала шлюпка с сигнально-наблюдательного поста береговой обороны.