Так проходит день, второй, третий… Сколько еще пройдет таких дней, прежде чем прозвучит сигнал боевой тревоги и раздастся долгожданное: «Торпедная атака!» К сожалению, на этот счет мы можем строить только предположения, напоминающие гадание на кофейной гуще. Вот если б была у нас авиационная разведка, тогда ближайшие перспективы вырисовывались бы с большей определенностью. Нам бы сообщали, где формируются конвои, когда и где начинают они свое движение, в каком участке позиции может произойти встреча с ними. Но самолетов-разведчиков, которые работали бы на нас, по-прежнему еще нет.

Правда, иной раз нас здорово выручает радиоразведка, которая бдительно следит за эфиром и, перехва-

[107]

тывая разговоры противника, делает выводы о движении на его коммуникациях. Но данные радиоразведки, как правило весьма точные, мы можем получить далеко не всегда. В подводном положении мы еще не умеем принимать радиосигналы. У моряков созрело немало хороших идей насчет подводного приема. Но пока эти идеи не нашли технического воплощения, они ничуть не лучше доброй сказки — практического толка от них пока нет. Словом, вести регулярный радиоприем мы не имеем возможности — не будешь ведь ради этого всплывать днем, на виду у неприятельских катеров и береговых постов наблюдения. И порой очень соблазнительные сведения мы получаем с опозданием на сутки, когда для нас они уже потеряли всякий смысл.

Нервное напряжение у людей во время поиска не ослабевает ни на минуту. Как ни привычно это дело, а где-то глубоко под сознанием гнездится ощущение опасности и постоянная настороженность. Люди читают, разговаривают, играют в шахматы, но любой посторонний звук, малейшее нарушение привычного ритма действующих механизмов немедленно поглощает их внимание. От этого не уйдешь и во сне — вся нервная система настроена на сигнал «Опасность!». Тут происходит совершенно то же самое, что и у матери грудного младенца, которая может спать при любом шуме, но мгновенно просыпается, лишь раздастся писк ее малыша.

Очень нужны подводнику крепкие нервы! А чтобы нагрузка на них не была чрезмерной, мы следуем верным рецептам, выработанным многими поколениями моряков. Твердо соблюдаем привычный распорядок дня. Требуем от командиров держаться спокойно и ровно, подавляя в себе раздражение, если оно ненароком появится. Стараемся укреплять у людей чувство коллективизма, интерес к общественным делам.

На этом поприще много старания проявляет военком Дубик. Он заботится, чтобы регулярно выходили боевые листки. В них отмечаются все большие и малые события в лодочной жизни, сообщаются короткие советы опытных специалистов молодым, содержатся призывы бдительно нести вахту у механизмов и оружия. И еще, как правило, в боевом листке отводится уголок для матросского юмора. Юмор, порой зубастый, порой безобидный, как мы убедились, подобен витамину хорошего настроения.

[108]

Тот, кто считает его простым зубоскальством, глубоко ошибается. В боевом походе юмор — ценнейшая вещь.

Комиссар хорошо наладил информацию о действиях на сухопутных фронтах. Знакомясь со сводками Совинформбюро, моряки еще острее жаждут встречи с врагом. Всем памятен прошлый поход, когда из пяти таких встреч лишь одна увенчалась победой. И людям очень хочется наверстать упущенное.

А этого-то нам как раз не удается. И погода приличная, и техника в порядке, а противника нет как нет. Попробовали в одну из ночей проверить, как обстоят дела в Тана-фиорде. Но и там было пустынно. К тому же через несколько миль пути на верхней палубе начала нарастать корка льда. Засверкала обледенелая рубка. Непомерно толстыми стали струны радиоантенн и стволы пушек. Пришлось поворачивать назад. Едва вышли в море — все растаяло, Гольфстрим снял с нас ледяной панцирь.

День, вернее ночь, 17 января запомнилась мне на всю жизнь. Я было вздремнул, как вдруг около полуночи меня разбудил взволнованный Малышев:

— Иван Александрович, поздравляю!

— В чем дело, командир? — не понял я.

— Радиограмма от командующего: вам Героя Советского Союза присвоили!

Дрему как рукой сняло. Что это, шутка, розыгрыш? Но какой же командир лодки рискнет в служебной обстановке разыгрывать своего комдива? Ошибка? Но Малышев протягивает мне бланк, на котором рукой шифровальщика действительно написано поздравление от имени командующего флотом, члена Военного совета и начальника Политуправления с присвоением мне звания Героя. А вокруг уже теснятся командиры, старшины, краснофлотцы, до которых дошла эта весть. Протягивают руки, находят какие-то очень хорошие, душевные слова.

От всего этого голова идет кругом. Мне — высшее боевое отличие?! За что? Ведь это они, люди, с которыми я плавал, своими руками отправляли на дно немецкие корабли. Что значили бы без них мои советы, знания, опыт?! Им, и только им, обязан я высокой честью. И все вокруг кажется мне немного расплывчатым и радужным. И душу переполняет чувство признательности боевым друзь-

[109]

ям, которые словно бы не меньше моего рады радиограмме комфлота.

Радуясь, волнуясь, смущаясь, отвечаю я на поздравления…

На следующий день после обеда у выхода из фиорда близ Гамвика мы атаковали небольшой каботажный транспорт — тонн на шестьсот — семьсот. Попали в него двумя торпедами. Но нас в свою очередь атаковал неприятельский катер. Правда, две сброшенные им бомбы упали довольно далеко, а мы, нырнув, удачно уклонились в сторону моря и оторвались от преследователя.

Следуя дальше, в районе Омганга чуть не напоролись на рыбачьи сети. Их много наставлено тут — норвежцы, несмотря на войну, продолжают рыбачить. В этих суровых местах рыболовство — единственное средство пропитания прибрежных жителей. Ну, а для нас их сети, как я уже говорил, могут обернуться тяжелой бедой: если лодка намотает их на винты, нам грозит потеря хода. Во вражеских водах это почти равносильно гибели.

Чтобы избежать неприятной встречи с сетями, пришлось энергично маневрировать, работая машинами враздрай, то есть одной машиной вперед, а другой — назад. Это обеспечивает быстрый и крутой, с малой циркуляцией поворот.

Потом все было спокойно. Мы отошли подальше от берега, чтобы пополнить аппараты новыми взамен израсходованных торпедами и подзарядить аккумуляторные батареи. Победа, пусть и не очень крупная, всех очень воодушевила. Ведь это первый боевой успех лодки в новом году!

Следующие два дня прошли однообразно. Над сушей лютует мороз. Фиорды курятся, и над водой висит непроницаемый туман. Делать там нечего — все равно ничего не увидишь. Да и немцы вряд ли рискнут плавать в фиордах при почти полном отсутствии видимости. И мы ходим вдоль берега по непривычно тихому, временами совсем штилевому морю.

Около мыса Нордкина произвели очередное погружение и двинулись в Санд-фиорд — туман уже рассеялся, и там можно было рассчитывать на какую-нибудь добычу. Но едва мы прошли несколько миль, как на нас

[110]

набросился какой-то катер. Чем-то мы себя обнаружила. Громыхнул взрыв, за ним другой, третий… Вахтенные напряженно замерли у механизмов. Те, кто отдыхали, повскакали со своих мест. Две последние бомбы — шестая и седьмая — рванули совсем рядом. Посылалась пробковая крошка, которой вместе с краской покрывают переборки и подволок — лодочный потолок. Лодку подбросило вверх.

— Электроуправление рулями вышло из строя! — раздался голос боцмана Завьялова.

— Перейти на ручное управление горизонтальными рулями, — тут же среагировал командир.

Инженер-механик Лямин и старшина трюмных Табачков виртуозно манипулируют маховиками клапанов, принимая дополнительный балласт. Лодка уходит на глубину.

Видимо, катер больше не обнаруживал каких-либо признаков, говорящих о нашем присутствии, или же у него иссяк боезапас. Во всяком случае, бомбежка прекратилась. А мы поспешили к выходу из негостеприимного фиорда.