Следует остановиться на одной существенной стороне деятель ности Ивана Петровича — на его отношении к процессу разви тия заданной научной темы. Во всех наших исследованиях крас ной нитью проходила мысль самого Павлова. Сотрудник мог, показывая шефу результаты опытов, высказывать пожелания или намерения, причем нужное моментально санкционирова лось, если совпадало с мыслью Павлова; в противном случае возникал спор, который редко кончался победой сотрудника.
Можно было, конечно, продолжать убеждать, добиваться, но обычно смельчаков идти наперекор Павлову не находилось.
Ивану Петровичу, как мне казалось, нравилась инициатива, но он не мог широко допускать ее, так как это мешало бы разво роту его научной идеи, которая развивалась по определенном плану, оплодотворяла и направляла весь исследовательский аппарат его лаборатории.
Его современное учение о процессах концентрации и ирради ации в коре больших полушарий, мне думается, очень подходит для объяснения его состояния. Собственные планы и поиски новых удачных комбинаций опытов для познания природы радо вали и торопили в лабораторию нашего неутомимого эксперимен татора. Другие планы, идущие вразрез с его целеустремленно стью, решительно отклонялись. Особенно ярко это выражалось в отношении к условным рефлексам, когда некоторые пытались объяснить их с точки зрения психологии.
Никогда не забуду одной нашей беседы, когда я после пяти летней жизни в провинции снова попал в лабораторию Павлова. Как я учился и работал у Павлова 431 Дружески встретив меня, Иван Петрович сжато и увлекательно рассказал мне о тех достижениях, которые завоеваны лаборато рией за время моего отсутствия в новой области условных реф лексов. Я был, конечно, очарован этими успехами, так как по нимал, что вырастала новая глава физиологии. Однако так как я был еще из старой плеяды сотрудников «пищеварительной эпо хи», то и высказал мысль, что наряду со слюнными рефлексами было бы интересно получить условные рефлексы с желез желуд ка. Что тут было! Иван Петрович вскочил и, размахивая рука ми, стал меня бранить. «Эх вы! Вот и видно, что основного в на шем направлении не поняли. Ведь весь смысл его в том, что слюнная железа стоит на границе с внешним миром, поэтомуто она так чутко и реагирует на всякие раздражители. А вы тут с желудком…» Долго убеждал и доказывал мне это Павлов. Скон фуженный, я замолчал. Однако я не отказался от своей мысли и начал упорно работать в этом направлении. Через 2 года после нашего разговора, когда я в своей диссертации доказал возмож ность условнорефлекторной деятельности желез желудка, при шла очередь удивиться Ивану Петровичу. И он, как всегда, не изменно справедливый перед лицом фактов, остался доволен и даже ратовал за то, чтобы мне была присуждена за эту работ премия имени Павлова, которую я действительно и получил.
Сосредоточивая все свое внимание, все свое мышление на разрабатываемом вопросе, критически оценивая его, Иван Пет рович временами любил мысленно приблизить тот желанный момент, когда разрабатываемая им проблема станет общеприз нанной, любил предсказывать перспективы этой проблемы. Од нако все это отнюдь не было фантазией, а всегда логически вы текало из добытых фактов.
Занимаясь вопросами кровообращения, как всем известно, он не только открыл новую пару управляющих сердцем динамиче ских нервов, но и высказал догадку, что усиливающий нерв из меняет трофику ткани. Полвека спустя из этого выросло целое учение о трофике. В период исследований в области пищеваре ния при общем обсуждении найденных фактов Иван Петрович постоянно говорил об использовании их для клинических целей. Эти мысли изложены в его труде «О работе главных пищевари тельных желез» и в речи, посвященной С. П. Боткину, где на чертана грандиозная программа экспериментальной терапии, к сожалению, не развернутая до сих пор с той полнотой, какую на мечал Павлов.
Как и в научной работе, Иван Петрович любил сам составлять себе представление о своих сотрудниках. Я не знаю ни одного случая, когда бы Павлов или собирал какиелибо сведения о 432 И. С. ЦИТОВИЧ допускаемом к работе новом сотруднике лаборатории, или экза меновал его; по крайней мере так было в мое время. Но особен ности каждого Иван Петрович прекрасно подмечал в процессе работы. Это ему и нужно было для правильной расстановки сил. Порой он как бы проверял сложившееся у него мнение о работ нике. Подобный случай произошел со мной уже на втором год моей работы в лаборатории. В ту пору я изучал влияние алкого ля на пищеварение. Иван Петрович был доволен полученными результатами и не раз говорил об этом остальным сотрудникам, вызывая обмен мыслями. Однажды, придя утром и ознакомив шись с моими новыми результатами, он неожиданно огорошил меня таким вопросом: «А скажите, кстати, Иван Сергеевич, это не отец ли ваш профессор Цитович, не родственник? А кто ваш отец?» Когда я ответил, что о таком профессоре я не слыхал, что мой отец скромный железнодорожный служащий, Иван Пет рович улыбнулся и громко сказал подходившим отовсюду со трудникам: «Идитека! Интересная история, как нашего Ивана Сергеевича заподозрили в том, что он к нам подослан чуть не ми нистром финансов!»
Еще несколько слов о научной продукции Павлова. Если су дить по той огромной экспериментальной работе, по тем перево ротам в науке, по тем новым главам физиологии, которые созда ны им, можно было бы ожидать целого потока докладов, статей, отдельных работ. Но дух павловской школы заключался не в количестве, не в объеме, а в качестве научной работы. Вырази тельность, наглядность доклада и статьи Павлов ценил, велере чивость же и разглагольствования он считал пустым делом. Приведу пример, ярко характеризующий это. После просмотра материала моих первых опытов Иван Петрович решил, чтобы я выступил с докладом в Петербургском обществе русских врачей. «Только помните, — сказал он, — доклад не затягивать — ми нут на десять, а рисунки мне покажите». Любовно отнесся я к подготовке первой своей работы: написал доклад и особо усерд но нарисовал красками большую таблицу. Когда я принес ее Павлову после лекции, он, взглянув, сразу пришел в восторг: «Ах, вот вы какой живописец! Вартон Иванович, Лев Борисович, идитека сюда, посмотрите, как расписал! Все ясно, как на ла дони!» Наглядность была одобрена, но после моего доклада Иван Петрович был недоволен, хотя доклад и прошел хорошо. На дру гой день он сказал мне: «А доклад все-таки затянули». Я читал его действительно минут 15, по неопытности мне было трудно точно рассчитать время.
Павлов весьма строго относился и к оформлению научных работ. Сжатое и деловитое изложение фактов, увязанное с ли Как я учился и работал у Павлова 433 тературными взглядами, и строго обоснованные выводы харак теризуют все диссертации павловской школы. В одной из своих работ я приводил многочисленные ссылки на литературу, поле мизировал с авторами, рисовал перспективы, показал значение выводов для практической медицины, словом, «настрочил» тол стую тетрадь. Когда я взял ее, чтобы зачитать Ивану Петрови чу, он невольно откинулся на спинку стула, как всегда кулаками протер глаза и спросил меня: «Что такое? Чего вы там распи сали? Покажитека!» Недоверчиво взяв тетрадь, он бегло пере листал ее: «Нука! Прочитайте, что там такое!». И очень скоро искусный оператор без сожаления выкидывал главу за главой, оставив меньше половины. Павлов утешал меня: «Слова, батень ка, словами и остаются, пустые звуки; вы давайте факты, это будет материал ценный».
Так фильтровались у него все научные работы. Почти всегда он любил не прочитывать, а слушать работу, тут же выяснял неточности, требуя объяснения и подтверждения материала сде ланными опытами. Нередко возникали бурные дискуссии, и тогда Иван Петрович, пользуясь своей блестящей памятью, опро вергал приводимые диссертантом цифры и положения. К своим собственным работам он относился еще строже. Поэтому его ра боты невелики по объему, но классически богаты по своему со держанию. Его «Лекции о работе главных пищеварительных желез» являются образцом сжатого и в то же время блестящего изложения 15летних опытов, опрокинувших старое учение о пищеварении.
