Достаточно было начальствующим лицам узнать о том, какое значение придают фронтовым занятиям император и Аракчеев, чтобы они приобрели широкий размах. Воспряли духом офицеры, воспитанные на муштре Павла; скоро увлечение перешло всякие границы; забыли, для чего эти занятия были созданы, а считали, что они должны служить венцом всего обучения войск; сам император, а за ним и остальные высшие начальники обыкновенно на смотру обращали внимание лишь на строевую подготовку.
Интересно проследить переписку между великим князем Константином Павловичем, командовавшим в это время Польской армией в Варшаве, и генералом Сипягиным, начальником штаба гвардейского корпуса.
«На приказ, отданный у вас в корпусе 30 января, — пишет великий князь, — что государь император изволил заметить, что гвардейские полки наряжают для караула 1-го отделения из других батальонов офицеров, и подтверждается, что все офицеры должны равно знать службу, скажу вам, что нечего дивиться тому, что полковые командиры выбирают и одних и тех же посылают офицеров в 1-е отделение на разделку, ибо ныне завелась такая во фронте танцевальная наука, что и толку не дашь; так поневоле пошлешь тех же самых офицеров, точно как на балах обыкновенно увидишь: прыгают французский кадриль всегда одни и те же лица — пары четыре или восемь, а другие не пускаются. Я более двадцати лет служу и могу правду сказать, даже во время покойного государя был из первых офицеров во фронте, а ныне так перемудрили, что и не найдешься».
На письмо Н.М. Сипягина относительного того, что комитету, высочайше учрежденному для составления военного устава, поручено уравнять как стойку учрежденного при гвардии учебного батальона, так и шаг, ружейные приемы и экипировку и что после царского смотра солдаты батальона вернутся в свои полки и послужат там во всем образцом, Константин Павлович писал: «Дивлюсь не надивлюсь, что за новый учебный батальон у вас; по-моему, кажется, из рук вон мелочь; хорошо сделать учебный батальон для таких полков, которые в отдаленности, и собрать с оных людей для единообразия, но из таких войск, которые под носом и всегда на глазах, это удивительно; разве в гвардейских полках не умеют уже учить? — а мне кажется, в оных лучше нового учебного батальона выучат: да я таких теперь мыслей о гвардии, что ее столько учат и даже за десять дней приготавливают приказами, как проходить колонами, что вели гвардии стать на руки ногами вверх, а головою вниз и маршировать, так промаршируют; и немудрено: как не научиться всему — есть у вас в числе главнокомандующих танцмейстеры, фехтмейстеры, пожалуй, и Франкони завелся, а нам здесь, сидя в дыре, остается только у вас перенимать и как-нибудь, чтобы догонять.»[62]
Трудно дойти дальше в мелочах, если высочайше утвержденный комитет по составлению уставов, куда входят высшие начальствующие лица, должен исполнять обязанности взводного командира.
Однако, не только в гвардии, но и в других частях русской армии обучение и боевая подготовка носила тот же характер.
Великий князь Константин Павлович в своей Польской армии добился еще лучших результатов в линейном учении, чем в гвардии. Об этом свидетельствует выдержка из письма цесаревича о двух разводах в Варшаве в 1816 г.: «Литовский батальон дал развод и учился на два батальона. Учение сие происходило столь совершенно во всех отношениях, что удивило всех зрителей, а захождение плечом целыми батальонами, марширование рядами и полуоборотом целым фронтом столь было совершенно, и таковая соблюдалась осанка, что я с сердечным удовольствием отдал им в полной мере справедливость в том, что сего превзойтить невозможно. После сего на другой опять день был развод финляндского батальона и учение на два батальона, и должно признаться, что не токмо ни в чем не уступил Литовским, но совершенно чудо, необычайная тишина, осанка, верность и точность беспримерны, маршировка целым фронтом и рядами удивительна, а в перемене фронта взводы держали ногу и шли параллельно столь славно, что должно уподоблять движущим стенам, и вообще должно сказать, что не маршируют, но плывут, и, словом, чересчур хорошо, и, право, славные ребята и истинные чада российской лейб-гвардии»[63].
Смотр польской кавалерии великим князем Константином Павловичем в Варшаве на Саксонской площади в 1824 г. (с картины Яна Розена)
По тону этого восхищенного письма цесаревича, большого знатока и ревностного служаки в павловские времена, можно судить о той степени совершенства, которая была достигнута в линейном учении Лейб-гвардии Финляндского полка. Спрашивается, сколько же времени, усилий и муштры надо было потратить для того, чтобы добиться от нижних чинов такого автоматизма и получить от строя целого батальона подобие плывущей стены? Невольно кажется, что вновь воскресли времена Фридриха Великого и что славный 1812 г., когда наши войска показали столько умения в боевых действиях, еще не приходил.
К сожалению, и главнокомандующий 1-й армии, фельдмаршал Барклай-де-Толли, после 1815 г., подчиняясь требованиям Аракчеева, стал, по свидетельству генерала Паскевича, «требовать красоту фронта, доходящую до акробатства, преследовал старых солдат и офицеров, которые к сему способны не были, забыв, что они еще недавно оказывали чудеса храбрости, спасали и возвеличивали Россию. Армия не выиграла от того, что, потеряв офицеров, осталась с одними экзерцирмейстерами. У нас экзерцирмейстерство приняла в свои руки бездарность, а как она в большинстве, то из нее стали выходить сильные в государстве, и после того никакая война не в состоянии придать ума в обучении войск. Что сказать нам, генералам дивизии, когда фельдмаршал свою высокую фигуру нагинает до земли, чтобы ровнять носки гренадер? (Курсив мой. — В. Н.) И какую потом глупость нельзя ожидать от армейского майора? Фридрих II этого не делал. Но кто же знал и помышлял, что Фридрих делал? А Барклай-де-Толли был у всех тут на глазах. В год времени войну забыли, как будто ее никогда и не было, и военные качества заменились экзерцирмейстерской ловкостью»[64]. Эти заметки героя Смоленска чрезвычайно характерны. Герой 1812 г. и Шведской войны, бывший военный министр, человек образованный, слепо исполняет муштровочные требования Аракчеева, и как еще исполняет? Так исполнял во времена Павла его требования лишь один Аракчеев. Было ли время при таких серьезных занятиях еще изучать деяния Фридриха и других великих полководцев? Конечно, нет.
Не лучше обстояло дело и во 2-й армии. Государь и Аракчеев смотрели на нового главнокомандующего этой армии (после Бенигсена), графа Витгенштейна, как на человека слабого и слишком доброго. В 1818 г. в армию был командирован из Петербурга будущий ее начальник штаба, молодой и ловкий генерал-майор Киселев, с поручением приготовить армию к высочайшему смотру. Полагая, что армия, расквартированная вдали от Петербурга, недостаточно усвоила новую муштру, к которой главнокомандующий относился довольно-таки скептически, решили командировать опытного человека, который сумел бы отдрессировать и вымуштровать армию. Надо думать, эта командировка была делом рук князя П. М. Волконского, который особенно ревниво следил за тем, чтобы государь не был расстраиваем дурной подготовкой войск, любимых им больше всего. А что Александр I в это время придавал большое значение парадам и понимал в этом толк, можно видеть хотя бы из случая, происшедшего в Варшаве 23 сентября 1816 г. Во время большого парада всех войск, дислоцированных в Варшаве и ее окрестностях, когда отлично выдрессированная пехота проходила батальонными колоннами, государь с приятной улыбкой сказал цесаревичу: «Это точно так, как польские графленые в клеточках рапорты»[65]. Из этого можно вывести, насколько мысли Александра I к этому времени сроднились с шаблонами, что еще более сближало его с Аракчеевым. Стремление все сглаживать и равнять к этому времени у императора переходило уже в манию.
