— Только не думайте, товарищи, что партизаны — всё. Не думайте: «Если б нам пушки да танки, мы бы прогнали со своей земли фашистов!» Это неверно. Самое главное не мы, а Советская Армия. Без нее нам не победить фашистов!

После обшей беседы секретарь райкома с Заслоновым, начальником штаба и комиссаром пошли в землянку поговорить о дальнейших планах.

— Товарищ Ларионов, как бы нам раздобыть рацию? — обратился комиссар. — Без нее мы как без рук.

— Постараюсь получить с «Большой земли». Всех сразу не удовлетворишь. Партизанские отряды растут день ото дня.

— Какие задания райком ставит отряду на ближайшее время? — спросил Заслонов.

— Надо разгромить фашистские продовольственные склады в нашем районе. Оккупанты награбили у населения много хлеба. В селе Будрине лежит две тысячи тонн зерна. Да и в бывшем совхозе Межево тонны две найдется. Всё это приготовлено для гитлеровской армии. Нужно сделать так, чтобы гитлеровцы не ели нашего хлеба!

— Сделаем! — уверенно ответил Заслонов. — Сначала, Иван Тарасович, я думаю покончить с мелочью — с Межевым.

— Хорошо. Не возражаю.

— С Межевым просто: там у нас есть свой человек — сторож Миша, двоюродный брат Марьи Павловны Птушка, — напомнил комиссар.

— Прекрасно.

— А что же делать с хлебом? — спросил Заслонов. — Раздать окрестным деревням?

— Конечно. Организуйте быструю раздачу.

— Это мы проделаем в одну ночь, — сказал комиссар.

— А склад в Будрине придется сжечь, — иного выхода нет! — продолжал секретарь райкома. — С Межевым расквитаться легко: в деревне, что против совхоза, стоит только полицейский пост в десять человек. А вот в Будрине — сложнее. Там на охране склада — целый гарнизон, сорок полицаев с четырьмя пулеметами. Склад обнесен колючей проволокой. И на вышке — часовой с пулеметом. Надо хорошенько обдумать, как сделать. В лоб ведь не возьмешь. Ну, да, впрочем, мне вас этому не учить, — улыбнулся секретарь райкома.

— Уничтожим! Враги нашим зерном не воспользуются! — сдвинул брови Заслонов.

— Вот это на ближайшее время… А там получим указания центра. Конечно, попрежнему ведите наблюдения за фашистскими перевозками по железной дороге.

— Мы, Иван Тарасович, постараемся  с о к р а т и т ь  эти перевозки! — улыбнулся Заслонов.

— Тем лучше! Начало уже положено, — я знаю. Итак, товарищи, укрепляйтесь, растите и держите с нами связь! Я буду рядом с вами, в отряде товарища Лойко, — закончил Ларионов поднимаясь.

Марья Павловна охотно отправилась в Межево к брату — выяснить обстановку и обо всем договориться.

Она принесла самые точные подробные сведения.

Директором в «земском хозяйстве», как оккупанты называли совхоз, служил бывший торговец из Орши. Оружие у него, вероятно, есть но вряд ли он окажет сопротивление. Муки в хозяйстве много. Полицейский пост, который стоит в соседней деревне, ночью никуда не показывает носа. Телефонной связи у директора с оккупантами нет.

Миша согласился помочь заслоновцам.

Условились, что партизаны нагрянут на Межево в субботу ночью и Мишу свяжут, чтобы гестапо не заподозрило его в пособничестве партизанам.

Отряд Заслонова выступал поздно вечером. Днем тщательно проверили всё оружие — оба пулемета и оба автомата «ППШ».

Командир отряда лично осмотрел, как снаряжен каждый партизан, не звенит ли у него что-нибудь на ходу. Заслонов на всю жизнь запомнил, как осенью при переходе через линию фронта у его людей на ходу что-то звякало и бренчало.

Он велел вынуть из карманов всё лишнее и проверить, чтобы не получилось так, как было у Нороновича: коробка от монпансье, в которой Василий Федорович держал махорку, лежала рядышком с зажигалкой.

Один из грязевицких парней простыл — надрывно кашлял. Заслонов оставил его вместе с Марьей Павловной и Куприяновичем на базе.

— Кого вдруг схватит кашель, суньте в рот кусочек хлеба, — посоветовал начальник штаба Лунев.

Иван Иванович Птушка повел отряд; здесь он знал каждый шаг.

Ночь была не совсем удобная — совершенно тихая. Но по дороге партизанам никто не встретился.

Когда они стали подходить к Межеву, где-то в стороне тявкнула чуткая собачонка.

Партизаны полукольцом охватили Межево. Пулеметчики залегли на дороге в засаде.

Заслонов с остальными побежал к амбару, конюшням и дому директора.

— Кто идет? — крикнул Миша, притворяясь испуганным.

— Молчи! Убью! Руки вверх! — кинулось к нему несколько партизан.

— Я Миша, товарищи, я свой! — шептал по-настоящему перепуганный сторож.

— Вяжи его!

Партизаны стали вязать Мишу.

— Не очень туго? — спросил Пашкович.

— Не, пусть так, а то еще не поверят! Хорошо!

Мишу положили у стены. В огромном кожухе и валенках он лежал, как гора.

Заслонов с группой товарищей взбежал на крыльцо директорского дома. В дверь застучали кулаки, ноги, приклады винтовок!

— Отворяй!

В доме проснулись, что-то загремело, должно быть, упал опрокинутый впотьмах стул; и из-за двери срывающийся голос испуганно спросил:

— Кто там? Что надо?

— Отворяй! — строго сказал Заслонов.

Рука, открывшая дверь, видимо, дрожала, никак не могла нащупать засов.

Дверь отворилась.

На пороге стоял полный лысый мужчина в валенках и накинутом на белье полушубке.

— Руки вверх!

На него наставились пистолеты и винтовки.

Отшатнувшись в сторону, директор поднял руки вверх.

— Кто в квартире? — спросил Заслонов.

— Ж-жена и т-теща…

— Вооруженных нет?

— Нет.

Вперед уже пробежали Алексеев и Женя.

Послышались испуганные женские голоса.

— Не бойтесь, вам ничего худого не сделаем! — сказал, входя в комнату Заслонов.

В одной руке он держал «ТТ», в другой — электрический фонарик.

— Забирайте ключи от амбара и пойдем! — приказал он директору.

Директор дрожащими руками достал из костюма ключи и пошел с партизанами.

— Из дома никому не выходить! — приказал Заслонов, выходя последним.

Норонович и несколько партизан уже выводили из конюшни лошадей и запрягали в розвальни. Им помогал разбуженный конюх хозяйства. Он всё приглядывался к партизанам, стараясь в свете зажженной «летучей мыши» разглядеть их.

— Ребята, откуда вы? Чьи вы? — попытался узнать он.

— Мамкины, — неласково ответил Пашкович.

— Вы из лыжного десанту! — понимающе сказал колхозник.

— Меньше говори, больше делай, борода! — прикрикнул на него Норонович.

Директор открыл амбар. Жолудь взял «летучую мышь» и первым вошел в амбар, освещая закрома.

— Горох.

— Хорошо! А там что? — шел за ним Заслонов.

— Муки немного… — поспешил директор.

— Чего врешь, — немного? Тут пудов пятьдесят! — поправил его Вася Жолудь.

— Крупа есть? — спросил Заслонов.

— Есть вот тут, — услужливо указал директор.

Он догадался-таки повязать лысину носовым платком и ходил, словно у него болели уши.

Партизаны быстро, весело грузили мешки на розвальни.

— Товарищ полковник (Заслонов приказал всем звать себя так, чтобы запутать межевцев), здесь еще масло есть! — крикнул шаривший по всем закоулкам Жолудь.

— Давай его сюда!

— И бидон с чем-то.

— Там творог, — заикнулся директор.

— Что, хотел скрыть? Фрицам припасал? — повернулся к нему Заслонов.

— Нет-нет, забыл, господин… това… полковник… Мне бы хоть маленькую расписочку, что взяли, а то не верят, — взмолился, чуть не плача, директор.

Он протянул Заслонову блокнот и карандаш.

— Напиши! — кивнул Алексееву Заслонов.

Анатолий взял блокнот и при свете «летучей мыши» стал писать расписку.

— Взято пшеничной муки килограмм…

— Пятьсот… — подсказал директор.

— Это с усушкой и утруской? — усмехнулся Норонович.

— Клянусь совестью, — пятьсот!

Партизаны потешались:

— Совесть!..

— Если будешь клясться своей совестью, ничего не напишем! — сказал Пашкович.