— Мы будем сигнализировать, чем можем: электрическими фонариками. А машинисты будут открывать топки паровозов.

— Я вот что еще раздобыл для вас, — сказал Ларионов, подавая Заслонову две ракетницы и патроны к ним.

— Вот за это спасибо! — благодарил Заслонов, пряча подарок в свой мешок.

— Затем надо усилить нашу контрпропаганду.

— Мы, Иван Тарасович, распространяем сводки Информбюро, разъясняем положение, где только представляется возможность: в депо, в пути, на базаре. А лучший агитатор — налеты нашей авиации. Все видят, что Красная Армия сбила с фашистов спесь. Да и раненых полным-полна Орша. Как бы фрицы ни пели, что их дела хороши, но раненых никуда не спрячешь!

— А как в депо: вам еще доверяют?

— Пока что доверяют.

— Никаких происшествий не было?

— Было одно.

— Какое? — насторожился Ларионов.

— Предателя одного чуть не поколотил, — улыбнулся Заслонов.

— Вы? — удивился секретарь райкома: он знал, что Заслонов горяч, но умеет владеть собой. — Кого это?

— Машиниста Штукеля, который работает в депо сменным нарядчиком. Грязный, подлый и мелкий человечишко! Один из тех, о которых в поговорке сказано, — он и от яйца отольет! Этот негодяй ударил ни за что машиниста Струка, пожилого человека. Я чуть сдержался, чтобы не стукнуть предателя, но только отчитал. Жаль, нельзя было сказать Штукелю всё, что о нем думаю. — Пришлось ругать, но под иным соусом. «Вы что, — говорю, — хотите вооружить против нас машинистов?!»

— А шеф как на это?

— Поддержал меня. Не потому, конечно, что ему жаль нашего человека, а просто побоялся, что к ним не пойдут работать.

— Игру вы ведете великолепно, но прошу вас, будьте начеку. Чуть заметите, что вас начинают разгадывать, немедленно уходите из Орши. За Оршу не держитесь, оставьте там своих людей, а сами с ядром отряда — в лес. Из лесу вы сможете в любом месте бить по коммуникациям врага. Ну, вот, кажется, и всё. Главное, повторяю: помогите во время налетов!

— Сделаем, всё сделаем!

— Надо помочь нашей Советской Армии: в ней вся сила, а мы, партизаны, только ее помощники.

— Конечно!

Заслонов глянул в окно:

— Пора двигаться назад, — долго задерживаться не годится. — Он встал. — Будьте здоровы, Иван Тарасович!

— Желаю успеха, Константин Сергеевич! — крепко пожал ему руку секретарь райкома.

Заслонов вышел из хаты. На крыльце его задержал хозяин.

— Товарищ начальник, куда? — расставил руки Куприянович, не пуская Заслонова.

— Домой.

— А перекусить?

— Некогда, Антон Куприянович!

— Э, браток, успеешь, — это не к поезду. Не пущу! Сказано: гость — невольник…

— Поздно будет. Я не в гости приходил, а по делу. Дело важнее желудка!

— Так хоть в торбу насыплю чего, а то что ж: сюда с пустой и назад с пустой? Не годится: фриц не поверит, что ходил за продуктами.

— Пожалуй, он прав, — улыбнулся Иван Тарасович, вышедший провожать Заслонова.

Пришлось вернуться в хату.

Куприянович затопал по хате — только разлетались полы его кожушка. Он насыпал в мешок Заслонова муки, положил сала.

— Довольно, спасибо, довольно! — благодарил Константин Сергеевич, но Куприянович совал то какие-то блины, то картошку.

— Молчи, товарищ начальник! Это не в депо, тут я хозяин!

Накануне Дня Красной Армии советские самолеты сбросили листовки, в которых предупреждали население о том, что Орша будет подвергаться бомбежкам и чтобы поэтому население уходило из города.

Заслонов уговаривал Полину Павловну уйти на несколько дней к матери, жившей в деревне, в трех километрах от Орши.

— Вы женщина. Зачем вам зря подвергаться опасности? — убеждал он.

— А как же вы тут будете?

— Как-нибудь, — улыбнулся Заслонов. — С работы ведь не уйдешь!

Полина Павловна послушалась Заслонова — ушла в деревню. В доме остались одни мужчины.

Заслонов продумал со своим штабом, чем и как они могут помочь Советской авиации.

Многие железнодорожники давно имели ручные электрические фонарики, — оккупанты продавали их на базаре. Решено было, что, когда по сигналу воздушной тревоги фашисты попрячутся в бомбоубежище, комсомольцы будут из разных мест сигналить ручными фонариками, указывая расположение депо, вокзала и «четного парка», где стояли воинские эшелоны.

А Шмель и Домарацкий взялись пускать ракеты на здание депо.

Те же из паровозников, которые во время налета окажутся на паровозе, должны были почаще открывать топку, чтобы наши самолеты видели на путях огонь.

К вечеру 22 февраля все фрицы, свободные от ночной работы, потянулись из Орши в деревню, боясь бомбежки. Заслоновцы посмеивались, глядя на это организованное бегство фашистов.

23 утром Заслонов, идучи на работу, с особым чувством смотрел на четный парк, где сгрудились фашистские воинские эшелоны, на серые цистерны с бензином, всё это сегодня взлетит на воздух!

В этот вечер Константин Сергеевич задержался в нарядческой и пошел домой в двенадцатом часу ночи. Соколовский еще не приходил с работы, а обер-фельдфебель сидел дома. Он уже был в туфлях, но еще не ложился спать и весьма обрадовался приходу Заслонова.

— А-а, герр руссише шеф! Граем? — сразу же предложил он.

— Сыграем. — ответил Заслонов, раздеваясь.

Константин Сергеевич не хотел ложиться спать до налета и с удовольствием принял приглашение.

Сели играть в шахматы.

Константин Сергеевич как-то научил Шуфа известной детской песенке:

Обер-фельдфебелю очень понравилась эта песенка. Всякий раз, как они садились за шахматы, Шуф, пощипывая свою рыжеватую бороду, начинал декламировать:

Минуты казались Заслонову часами. Он никак не мог дождаться, когда прилетят наши.

Наконец заревела станционная сирена, и гулко ударили зенитки. Обер-фельдфебель растерялся. Он вскочил со стула и, первым делом, задул лампу, хотя окна были закрыты ставнями. Потом, натыкаясь на вещи, стал впотьмах искать сапоги, видимо, собираясь бежать в убежище.

В планы Заслонова не входило в эти часы оставаться одному без свидетелей.

Надежное, железобетонное бомбоубежище было только на станции, но бежать туда сейчас — безрассудно. У дома Соколовских, в палисаднике, между грушей и яблоней, была вырыта узкая щель. Сидеть в щели на морозе — не особенно-то приятно.

— Куда вы собираетесь? Оставаться на месте — безопаснее.

Обер-фельдфебель нашел сапоги. Натягивая их на ноги, он хотел было что-то возразить Константину Сергеевичу, но успел лишь сказать: «А-абер…», — как раздался потрясающий удар, за ним другой, третий, четвертый…

Домик весь вздрогнул. С шумом открылась и пушечным выстрелом грохнула, закрываясь вновь, входная дверь. В шкафу зазвенела посуда.

Шуф с одним сапогом на ноге повалился на кровать.

Заслонов оставался сидеть у стола перед шахматной доской. Он смотрел в темноту, улыбался и с удовольствием отсчитывал в уме: «Р-раз! Еще раз! Так их! Так!»

А обер-фельдфебель при каждом разрыве ругался по-немецки.

Сквозь щели ставен в комнату пробивались отблески близкого пожара. Заслонов с удовлетворением подумал: «бензинчик».

Зенитки неистовствовали.

Когда налет кончился, Заслонов и Шуф вышли на крыльцо. От железнодорожных путей домик Соколовских отделяли огороды, и с крыльца был виден почти весь узел.

Там стоял полный переполох. Еще догорали какие-то вагоны. На фоне пожара виднелись суетящиеся фигуры. Слышались крики фашистов, тревожные гудки паровозов. Над лесом полыхало огромное зарево.