О том, что дела идут совсем не так, как расписывала геббельсовская пропаганда, оршанцы могли видеть по бесконечной веренице поездов, которые ежедневно следовали через Оршу с немецкими ранеными. Уже давно не хватало санитарных и пассажирских вагонов. Раненых перевозили просто в товарных. Вся Орша была переполнена ими. Эвакогоспиталь помешался в здании самого вокзала.
О положении на фронте говорили и те солдаты, части которых отводились в Оршу на переформирование.
Однажды Константин Сергеевич пришел домой обедать. В квартире была только Полина Павловна.
Заслонов ел картошку с квашеной капустой и рассказывал Соколовской о деповских делах: смеялся над тем, как у немцев захламлено и грязно депо, как немецкие паровозы доведены нашими механиками до такого состояния, что стали течь, как решето.
В это время дверь отворилась и вошел немец-пехотинец, обтрепанный, худой и черный, с каким-то одичалым взглядом голубых глаз.
Он вынул из сумки два куска мыла и предложил поменять их на масло и яйца.
У Соколовской не было мыла, но так же не было ни яиц, ни масла.
Немец посидел несколько минут, отогреваясь. Видимо, он хотел излить всё то, что его потрясло. По-русски говорить он не умел, но Константин Сергеевич и Соколовская поняли его.
Их полк отвели в Оршу из-под Москвы: в полку осталось всего одиннадцать человек.
— Hyp эльф! Hyp эльф![7] — скривившись, повторял немец.
Он и сам еще не вполне верил в то, что остался жив.
Немец был совершенно подавлен мощью Советской Армии. Он топал озябшими ногами, дул в кулаки и твердил одно:
— Аллес капут!
Когда немец ушел, Заслонов, усмехаясь в свои усы, сказал:
— Ну, этот вояка уже готов!
— А хорошо наша армия сбила с немцев спесь! Вы бы, Константин Сергеевич, видели, с каким гонором они явились к нам. Какие шли сюда, а какие будут возвращаться!
— Многим из них совсем не придется возвращаться! — уточнил Заслонов.
Из газет, которые сбрасывали самолеты, оршанцы с удовлетворением узнали о ноте товарища Молотова по поводу фашистских грабежей и зверств на оккупированной территории. Оршанцам всё это было хорошо знакомо.
Железнодорожники, которые проезжали сотни километров, видели деревни и города, сожженные дотла фашистами. Все паровозники, ездившие в Смоленск, были свидетелями того, как на путях между Смоленск-центральная и Смоленск-сортировочная долго лежала неубранной гора голых тел советских военнопленных.
Из газет же оршанцы узнали о том, что 18 января в Казани состоялся митинг представителей белорусского народа. Заслоновцы с волнением читали обращение к белорусскому народу. В нем так горячо, так сильно говорилось о них:
«От лесов Налибокской и Беловежской пущ до седого Днепра, от древнего Полоцка до широких просторов Полесья поднялся неугасимый гнев народа против фашистских разбойников».
Комсомольцы быстро заучили наизусть страстные, горящие местью к врагу, вдохновенные строки Янки Купалы, обращенные к ним, к партизанам Белоруссии:
Партизаны, партизаны,
Белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
Свору черных псов войны!
Вскоре после разведчиков в Оршу наведались советские бомбардировщики. Они прилетели ночью.
На станционном дворе у немцев стояла наготове автомашина. Как только сообщили, что летят советские самолеты, она начинала кружить по двору, и сирена неистово завыла.
Услышав этот вой, все немцы, работавшие в депо, сразу оставили свои станки и детали и кинулись в бомбоубежище.
Советские деповцы с удивлением смотрели, как беспечно оставляли фашисты и работу и станки. Когда, в начале войны, они бомбили Оршу, наши железнодорожники не прекращали работу. А теперь с удовольствием бросались подальше от железнодорожной линии: фрицы не пускали никого чужого в свои бомбоубежища.
— Колька, и что это за люди? Видал? Фрицы побросали всё — и тягу, — говорил Домарацкому Алесь, когда они, едва успев добежать до базара, юркнули в какую-то полузанесенную щель.
— А фашистам что? Не свое ведь. Это ты не бросил бы так советский станок, потому что он государственный. А им наплевать. Ох, и даю-ют наши! — прижимался к земле Домарацкий.
Всё дрожало от грохота бомб, которые падали где-то неподалеку.
Женя, который тоже обратил внимание на то, как ведут себя во время бомбежки оккупанты, подумал: «А нельзя ли воспользоваться этим?»
И он придумал.
На тракционных путях всегда стояло под пара́ми несколько паровозов, готовых отправиться в рейс. При них находились один-два дежурных кочегара, следивших за топкой.
Во время бомбежки кочегары тоже предпочитали сидеть в бетонированном бомбоубежище, нежели в паровозной будке.
Обычно один из паровозов стоял на том пути, на который был наведен поворотный круг, а второй — на соседнем. Рельсы второго упирались просто в котлован. Стоило лишь пустить второй паровоз вперед, как он дойдет до конца рельс, а потом должен будет неминуемо рухнуть в котлован.
Тогда поворотный круг выйдет на какое-то время из строя. Во-первых, надо извлечь свалившийся и поврежденный паровоз, а во-вторых, его прыжок не пойдет на пользу и самому котловану. Придется серьезно чинить поворотный круг, а это значительно усложнит работу депо.
Налеты советских бомбардировщиков стали повторяться. Самолеты появлялись над военными объектами Орши ровно в двадцать четыре ноль-ноль.
Те фашистские деповцы, которые не работали в ночную смену, уходили заранее, с вечера, из Орши в какую-либо пригородную деревню спасаться от бомбежек. А ночная смена с мрачным видом шла в депо.
Работая, фашисты всё время прислушивались, не воет ли сирена — чтобы за лязгом и стуком в цехе не прозевать воздушной тревоги. И чуть только начинала реветь сирена, они сломя голову мчались в бомбоубежище.
В следующий ночной налет, когда фашисты в панике разбежались и в депо и на путях не осталось ни одного человека. Женя не побежал вместе со всеми ребятами в поселок, а кинулся к поворотному кругу. Он словно спешил навстречу советским самолетам, летящим со стороны Смоленска.
Впереди, на тракционных путях, стояло четыре паровоза серии «52». Женя различал в ночной темноте их приземисто-длинные фигуры. Он изо всех сил бежал к паровозам, несмотря на то, что по деповским крышам, по вагонам, рельсам — кругом стучали осколки зенитных снарядов.
Фашистские зенитчики били не переставая.
Земля дрожала от взрывов советских авиабомб, которые падали где-то в районе Орша-Западная. Фашистские прожекторы чертили небо.
Женя не обращал ни на что внимания.
Страха не было. В голове стояло одно: «Добежать бы до «52»! Сбросить его в котлован!»
Он бежал напрямик к паровозам через рельсы, через какие-то детали, лежащие на междупутье.
Оставалось с десяток шагов.
«А вдруг кочегар не ушел в бомбоубежище?» — обожгла мысль.
Еще шаг-другой.
Женя прыгает на ступеньку подножки. Одним махом влетает в будку. Облегченно вздыхает: «Никого!»
Дрожащими руками переводит переводной винт, открывает регулятор.
Паровоз дрогнул и плавно тронулся с места.
До поворотного круга остается метров пятьдесят.
«Теперь скорее вниз!»
Женя соскакивает с паровоза, больно ударившись локтями о подножки, и изо всех сил мчится в сторону, в темноту.
Сзади за ним раздался страшный грохот, лязг, треск.
«Упал! Упал! Круг выведен из строя!»
Женя бежал всё дальше и дальше от депо. Теперь его тревожила лишь одна мысль: а вдруг кто-либо видел?
Но, к счастью, всё обошлось благополучно.
После этой ночи гитлеровцы стали выставлять в депо и на путях воинские посты: солдаты и во время бомбежек оставались на своих местах.
