— Да как же, хозяин, ведь представление-то бесплатное…

— А деньги у вас водятся редко, поэтому и такой театр сойдет, верно? Ладно, понятно. Везет же собачонкам, а?

— Еще как!

— Нам бы на их место, верно?

— Не откажусь…

— То-то и оно, к тому же у них все права, а у нас только обязанности. Хоть и в республике живем, однако… А ну-ка, Азор, поди сюда… Видите, молодой человек, упирается, скотина такая, чувствует, что я сейчас машинкой по нему пройдусь.

— Не нравится им эта обработка, хозяин?

— Должно быть, так… Сюда, Азор! Сюда! А ведь им, должно быть, от этого щекотно, представляете? Сюда, Азор… и ухом не ведет, упрямец такой… Я, кстати, всё думаю, почему это хозяева требуют, чтоб собак стригли под льва, даже грошовых дворняжек… эх, верно говорят, ничего нет хуже моды…

— На моду не жалуйтесь, хозяин, это ведь ваш хлеб.

— Это конечно, тут вы правы, я стригу собаку, режу, что надо, у котов, лишь бы денежки шли, а так мне наплевать, будь тут хоть папа римский, хоть император немецкий.

— Правильно!

Собеседники вели этот разговор на набережной, под откосом, спускающимся к воде. Справа от них высился мост Гренель, которому серая окраска придавала суровый вид, а напротив зеленели жалкие, крохотные деревца острова Синь; слева террасами поднимались сады Трокадеро.

Позади них люди грузили на баржи длинные железные брусья, и лязг металла сливался со свистом подъемных кранов, шипеньем паровых машин и хриплыми выкриками старших мастеров.

Стояло погожее весеннее утро и в солнечных бликах, игравших на реке, тусклые воды Сены казались светлыми, чуть ли не прозрачными. В воде плавал и барахтался тот самый пес Азор, полностью заслуживший потоки брани, которые изливал на него коренастый краснощекий толстяк с загорелыми, открытыми до локтя руками и веселым, добродушным лицом.

— Ты, наконец, идешь или нет, проклятый Азор, не зря про таких, как ты, говорится: зовешь не идут, гонишь — тут как тут. Понимаете, молодой человек, эта скотина хуже любого священника — и притворяться мастер, и себе на уме, думаешь, вот-вот подойдет, и ни фига! Иных в эту жижу палкой не загонишь, а этого оттуда нипочем не вытащишь!

Толстяк был стригалем, как он сам только что сказал, и об этом свидетельствовали два стоящих рядом ушата с мыльной водой и коробка, лежащая на берегу, в которой поблескивали две машинки для стрижки.

— Я только на вид сердитый, — заявил он, — а на деле люблю этих псов… Обманщики они все, конечно, и воры, а вот поди ж ты, я с ним готов весь день дурака валять. Ну, сюда, Азор!

Молодой собеседник стригаля не мог сдержать улыбку, услыхав такое высказывание.

— Но все-таки, — вставил он свое слово, — если все собаки, которых обслуживаете, доставляют вам столько хлопот, не много же у вас за день наберется клиентов!

— Ну, все-таки набегает три с половиной франка, а то и четыре, да, в среднем у меня будет до четырех франков. Иди же сюда, Азор, пес с тобой! А вы, молодой человек, без обиды будь сказано, что у вас за работа такая, что в десять часов утра стоите, ручки в брючки, и вроде бы помогаете мне бездельничать?

Потупившись, молодой человек признался:

— Да у меня нет постоянной работы…

— И непостоянной, видно, тоже нет?

— Да так, время от времени…

— Гм, силы-то у вас на вид немного.

Взглядом знатока стригаль сразу определил, насколько крепок его собеседник. Нет, сильным его назвать было нельзя.

Несмотря на то, что ему на вид было не больше восемнадцати лет, он производил довольно жалкое впечатление, благодаря усталому лицу, ввалившимся щекам и темным теням вокруг глаз, горевших, как в лихорадке. И одет он был как бродяга, из тех бедняков, что круглый год пробавляются случайными заработками, ничего не умеют и за все берутся, лишь бы схватить желанные гроши, чтобы хоть как-то прокормиться.

— Нет, сил-то у вас на вид немного… Ясное дело, в грузчики вы не годитесь.

— Почему? Руки-то у меня есть…

— А храбрости хватит?

— В этом недостатка нет, хозяин.

— Стало быть, работу ищете?

— Конечно. А у вас найдется?

Внезапно собеседникам пришлось прервать разговор. Славный пес Азор, до сих пор не желавший закончить, наконец, свое купанье, заметил, по-видимому, что вода стала прохладней, вылез на берег и подбежал к стригалю, тявкая и отряхиваясь.

Оба отскочили от него.

— Эй ты, старик, — закричал стригаль, — ты не мог бы отряхнуться где-нибудь подальше? Здорово ты меня окропил своим хвостом, черт тебя возьми!

Молодой человек тоже засмеялся.

— Ишь, — заметил он, — смешное дело, хозяин, ведь стоит собаке вылезти из воды, она непременно вплотную к вам прижмется, чтоб стряхнуть воду, не иначе…

— Это она так к нам ласкается.

— Да, конечно, но все-таки…

— Эй, сюда, Азор! Так вот, молодой человек, вы, значит, работу ищете?

— Признаться, ищу.

Стригаль между тем уселся на перевернутый ушат и, зажав коленями Азора, стал, крепко нажимая, расчесывать его жесткой щеткой.

— А какого рода работа подойдет вам? — спросил он.

— Какую предложат.

— На барже работа вас устроит?

— Конечно, а что?

— Тогда подойдите к «Жанне-Мари» — вон, та деревянная баржа, видите? Поговорите с папашей Дени, это речник, хозяин баржи, он славный человек и ему нужен юнга…

На всех ближних колокольнях пробило полдень, и набережные обезлюдели под знойными, ничем не затененными лучами солнца.

Папаша Дени, старый речник, вот уже более тридцати лет ходивший в речное плаванье, беседовал, сидя на носу баржи «Жанна-Мари», со своей женой, матушкой Жанной, его однолеткой, с добрым и улыбчивым лицом, обгорелым от солнца и иссеченным морщинами.

— Так что же, мать, ты находишь, что я неверно поступил?

— Говорю тебе, неосторожно, муженек.

— Да что тут может случиться плохого?

— Никогда не знаешь…

— Баржу-то он не угонит, надеюсь?

— Это — нет.

— И камни, что погружены, не украдет ведь?

— Нет, муженек, а все-таки…

— Ну что все-таки, мать? Вечно ты чего-то боишься…

— А ты ни с того ни с сего нанимаешь кого попало… Неосторожно это, хочешь не хочешь, неосторожно.

Матушка Жанна встала и пошла за похлебкой: они с мужем собирались завтракать под полотняным навесом, натянутым на двух шестах на носу баржи.

Матушка Дени была недовольна. За два часа до этого к ним пришел молодой человек, пройдя с берега по узенькой дощечке, соединявшей баржу с берегом. Он сказала, что зовут его Луи, и просил взять его на работу.

— А что ты умеешь делать? Ты уже плавал? — спросил папаша Дени.

Тот ответил, не пытаясь солгать.

— По правде говоря, хозяин, — сказал он, — ничего я толком делать не умею, зато работать люблю. Мне сказали, что вам нужен юнга, меня к вам собачий стригаль прислал. Ну, как, возьмете меня?

— Только знай, юнге жалованья я не плачу, лишь даю похлебку да ночевку.

— Это мне подходит.

— Тогда и мне тоже.

Папаша Дени, добряк, ни о чем больше его не расспрашивал. Для него тем человек и был хорош, что у него имелись две руки и охота работать.

— Раз парень согласен на похлебку и ночевку вместо платы, — объяснил он матушке Дени, — с какой стати мне ему отказывать? Слушай, матушка, тебе его одежка, что ли, не понравилась?

Матушка Дени надула губы.

— Эх, муженек, — ответила она, — лицо его мне не по душе.

Было три часа пополудни. Солнце уже не жарило с такой силой, на берег легла тень, а с ней появились и люди. Длинный ряд рыболовов выстроился вдоль Сены в надежде, тщетной, как всегда, поймать хотя бы одну из рыбок, случайно еще не отравленных сточными водами, обильно вливающимися в реку.

Внезапно около баржи «Жанна-Мари», хозяева которой сошли на береге, чтобы встретиться со своим судовладельцем, раздался громкий голос:

— Стары-вещи! Стары-вещи покупаю! Кто продаст стары-вещи? Кто купит стары-вещи? Стары-вещи!