— Смелей, Мишель! По лестнице! Он у нас в руках, из галереи нет выхода!

Жюв и Мишель, которому, наконец, удалось выпутаться из тканей, в одну минуту взлетели по лестнице на второй этаж. Ворвавшись в галерею, где был отдел охотничьих костюмов, они пробежали ее из конца в конец, но она была пуста.

— Где же он… где он? — прорычал Жюв.

— Убежал… исчез… испарился, — ответил Мишель, возвращаясь.

И тут внезапно Жюва осенило:

— Ах, проклятье! — И он сжатым кулаком указал Мишелю на убегающего Фантомаса.

Бандит, оказавшись в тупике, попросту прыгнул на один из прилавков и, повернувшись спиной к преследователям, встал в позу манекена.

А Жюв и Мишель в спешке не заметили его, не догадались о хитрой уловке Неуловимого.

Они пробежали мимо него — и вот Фантомас ускользнул…

Матильда де Бремонваль, прелестная великосветская приятельница несчастного г-на Шаплара, вышла из своего маленького особняка на улице Лоран-Пиша, на углу авеню Буа, и села в свой роскошный автомобиль. Двум шоферам в парадной форме, ожидавшим ее, она бросила адрес, несколько удививший их:

— На площадь Клиши, остановите на углу улицы Санкт-Петербург.

Адрес был туманным, и слуги недоумевали, что понадобилось их элегантной хозяйке в такой час в этой части города, где нет ни шикарного ресторана, ни театра, в общем, ничего, что объяснило бы эту поездку.

Однако они привыкли не проявлять никакого удивления по поводу полученного приказания. Шофер дал газ, и машина, движимая мощным мотором, помчалась, прорезая тьму, вдоль зеленых аллей авеню Буа, к площади Этуаль.

В этот вечер г-жа де Бремонваль была одета очень скромно. Несмотря на то, что у нее были роскошные платья, великолепные меха, шляпы, украшенные перьями, — словом, одежды, стоившие целого состояния, она сегодня сочла уместным надеть простенькое манто, скромную шляпку, простые туфельки, черные перчатки и, вопреки моде, не взяла с собой ни одной из маленьких сумочек, нарядных, как драгоценные украшения, которые женщины обычно носят с собой.

Многие позавидовали бы г-же де Бремонваль, увидев, как она едет, удобно откинувшись на мягкие подушки лимузина, она же выглядела грустной, опечаленной, испуганной. Ее лицо, обычно такое надменное и бесстрастное, отражало сейчас душевное волнение, вызванное какими-то тревожными смятенными мыслями.

Куда же направлялась эта молодая женщина? Каковы были ее намерения? Почему иногда по ее хрупкому, гибкому стану пробегала нервная дрожь, в то время как она в раздражении покусывала кружевной платочек?

Время от времени г-жа де Бремонваль как бы бессознательно сжимала под жабо своего корсажа некий маленький предмет, на ощупь металлический и холодный, — рукоятку крохотного револьвера, отделанного изящно, как прелестное и дорогое произведение искусства, но тем не менее смертельно опасного, — да, это было страшное оружие, с боевыми патронами, способными нанести самые жестокие раны.

Меж тем машина легко и ровно мчалась вперед.

Когда часы на бывшем монастыре августинцев пробили девять часов вечера, автомобиль выехал на улицу Санкт-Петербург и остановился у края тротуара.

Г-жа де Бремонваль, казалось, пробудилась от страшного сна, от подлинного кошмара. Она выпрямилась, бледная, широко раскрыв глаза, словно ее посетило какое-то видение.

— Ну что же… что же… — повторяла она.

Слуга спрыгнул со своего сиденья и открыл дверцу. Г-жа де Бремонваль вышла из машины, как всегда, грациозно, как будто обретя привычное спокойствие.

— Альфред, — сказала она шоферу, застывшему за рулем и ожидавшему распоряжений, не зная, выключать мотор или нет. — Альфред, немедленно возвращайтесь домой, вы мне больше не нужны.

Г-жа де Бремонваль отошла от машины и направилась по улице Санкт-Петербург к вокзалу Сен-Лазар. Она шла очень медленно, прислушиваясь.

— Ах! — прошептала она через несколько секунд, когда стихло ровное гудение машины, удалявшейся в сторону улицы Лоран-Пиша, — наконец-то я свободна, могу делать, что хочу, они уже не станут следить за мной…

Внезапно она остановилась, оглянулась, увидела, что машина исчезла и слуги не могут ее видеть. Она с досадой подумала: «Эти люди, должно быть, недоумевают, зачем я приехала сюда в такой час. Ладно! Все равно…»

Она повернула назад и пройденным путем пошла по улице Санкт-Петербург к площади Клиши, где в окнах многочисленных пивных с наступлением темноты зажигались красноватые огни.

Г-жа де Бремонваль ускорила шаг. Она дошла до середины площади, затем пустилась бегом и догнала трамвай, шедший к Сент-Уэну и остановившийся сейчас на углу площади Клиши. Она поднялась в вагон.

— Куда едете? — спросил кондуктор мгновение спустя, когда начал продавать билеты.

— К заставе, — ответила г-жа де Бремонваль.

Кондуктор оторвал билет, не сумев скрыть изумленного взгляда. Его тоже удивило, зачем эта изысканная, хрупкая пассажирка направляется в половине десятого вечера в такое пустынное и небезопасное место, как застава Сент-Уэн. А г-жа де Бремонваль, казалось, все больше волновалась и нервничала. Совершенно машинально, как автомат, вышла она из трамвая на остановке у заставы.

Это был густо населенный квартал, но сейчас, с наступлением темноты, он вовсе обезлюдел; моросил дождь, мокрый асфальт отражал огни фонарей, расставленных вдоль фортификационного вала, где мелькали то тут, то там отталкивающие фигуры пьяниц и апашей.

Г-жа де Бремонваль вздрогнула.

— Меня здесь, пожалуй, убьют, — прошептала она. Потом добавила. — Все равно, я должна… я хочу знать…

И она пошла вдоль фортов. Со страхом поглядывала она то налево, то направо, напуганная окружающими ее темнотой и тишиной. Немного успокоили ее вырисовывающиеся вдали силуэты двух полицейских, которые медленно и задумчиво шагали, делая обход, и она пошла быстрее.

Г-жа Бремонваль собиралась, по-видимому, подойти к этим полицейским, чтобы спросить дорогу, как вдруг ее остановил стук колес какого-то экипажа, который ехал по мостовой, подскакивая на камнях; она посмотрела — и увидела…

Навстречу ей ехал извозчик… Он ничем не отличался от ночных извозчиков, которые в самые поздние часы разъезжают по всему городу. Позади тощей лошаденки, то и дело спотыкавшейся, идущей таким шагом, что любой пешеход легко бы ее обогнал, виднелась фигура кучера, съежившегося на козлах, утонувшего в поднятой воротником пелерине некогда бежевого цвета, но ставшей зеленоватой от частых дождей; кучер дремал, согнувшись под слишком тяжелой для него извозчичьей шляпой из белой кожи, поблескивавшей в свете зеленых фонарей. Карета была закрыта, на колесах даже не было резиновых шин, и этот грязный, зловещий, подозрительный экипаж трясся и прыгал по разбитой мостовой.

«Убогая повозка», — подумала г-жа де Бремонваль, которая собиралась было остановить извозчика.

Меж тем он поравнялся с нею; г-жа де Бремонваль, все еще в нерешительности, машинально проверила, указывает ли флажок счетчика, что извозчик свободен.

Но карета была такого старого образца, что на ней даже не было счетчика.

Г-жа де Бремонваль подняла глаза, рассчитывая что-нибудь понять по лицу возницы. Но стоило ей на мгновение взглянуть на это лицо, как она смертельно побледнела. Глухое восклицание вырвалось у нее:

— Ах, Боже мой. Боже мой!

Она сделала еще несколько шагов, пошатываясь, потом внезапно, как бы приняв решение, позвала:

— Извозчик!

Но вместо того, чтобы остановиться в ответ на неожиданный зов, кучер внезапно выпрямился на козлах, взмахнул кнутом и ударил им свою клячу:

— Эй ты! Эй!

Г-жа Бремонваль повелительно крикнула еще раз:

— Извозчик! Извозчик!

Однако кляча чуть было не пустилась галопом, карета удалялась.

— Ну ты, там, мошенник! — вмешался внезапно полицейский, издали заметивший безрезультатные попытки г-жи де Бремонваль. — Ты что, не слышал, что тебя окликнули? Изволь отвечать!