Романс Шлю вам цветы любви моей печальной; Я их собрал с покинутых могил, Шлю вам с улыбкою прощальной, Как знак всего, чем безнадежно жил. На склоне день и этот день последний, Как в душу мне за тенью пала тень. Последний путь приветить храм соседний, И старых лип задумчивая сень. Чужим для вас звучит мой голос дальний; Но все равно — молчать не стало сил; Шлю вам цветы любви моей печальной, Я их собрал с покинутых могил. БАЛЛАДЫ И СКАЗКИ Семь принцесс За тремя дверями, за тремя замками Семь принцесс печальных сторожит горбун, Гневно хмурит брови и гремит ключами, Отпирает двери на ущербе лун, И выходят девы белой вереницей, Сходят по ступеням в задремавший сад. Улетает первая, обернувшись птицей, Шесть кивают в след ей и спешат назад. Идут галереей в мраморную залу, Зажигают люстры, накрывают стол, У восьми приборов ставят по бокалу, Белыми цветами усыпают пол, И, откинув кудри, возложив короны, Огибают руки золотом браслет, И садятся робкие на разные троны В ожиданьи счастья, или новых бед. В полночь набегает говор отдаленный, Где-то воскресают перебои струн, Шуты Шуты короля хоронили: Гремя бубенцами, Трясли колпаками И в бубны блестящие били. Шуты короля хоронили. «Король наш, король наш веселый. Кто ж с песней бесчинной Осушит твой кубок старинный, Твой кубок глубокий, тяжелый, Король наш — король наш веселый». Шуты короля отпевали И красные двое, Кривляясь и воя, Руками могилу копали. Шуты короля отпевали. «Король наш, король наш безумный. Палач усмехнется, Тебя не дождется Палач твой на площади шумной. Король наш, король наш безумный». Шуты короля хоронили, Гремя бубенцами, Трясли колпаками И в бубны блестящие били. Шуты короля хоронили. Лебеди Тягучие узоры легли на заводь сонную, По заводи гуляют двенадцать лебедей, Царевич сходит, крадучись, и, с дрожью затаенною Любуясь на последнего, не может свесть очей. На нем кафтан малиновый, расшитый четким золотом, На нем сапожки красные и шапка набекрень. По грудь осока острые, трещат стрекозы легкие, И, как алмазы крупные, везде блестит роса. Плывут, гуляют лебеди, Плывут, гуляют, белые, Пригожи все двенадцать, Последний краше всех. Их выгнутые груди морщинят гладь зеленую, Разводные отливы колеблются светло. Царевич стал под ивою, кладет стрелу каленую, Прищурил глаз и метится в точеное крыло. Но было диво — дивное, взмолился лебедь на небо, Взмолился детским голосом и слезы потекли, Лук дрогнул и, ослабнувши, стрела плеснулась рыбкою, И разошлись по заводи один в другом круги. Плывут, гуляют лебеди, Плывут, гуляют, белые, Пригожи все двенадцать, Последний краше всех. «При луне на косматом коне…» При луне на косматом коне Выезжаю я в степь на дорогу, Зову, и, послушные рогу, Собираются други ко мне. Без конца серебрится ковыль. Под редеющим, сонным туманом Ожила стародавняя быль, Всколыхнулся курган за курганом. Далеко перекатен мой зов, Бьют копытами ярые кони, Бряцают тяжелые брони И блещут верхи шишаков. На морщинистых лицах рубцы, Смотрят очи правдиво и смело, Теснятся седые бойцы И, кажется, нет им предела. От гулкого множества ног Колеблется сила земная И стонет, как зверь, завывая, Мой веками завещанный рог. Богатырь То темный лес, то свет и ширь, То вязким бродом, то оврагом Седой, сутулый богатырь, Нахмурив брови, едет шагом. Хвалился князю и гостям И вот, предавшись крепким думам, Он держит путь к семи дубам, К семи зеленым старошумам. Туда, где на берег крутой Глухое море плещет гневно, Туда, где терем золотой И в нем заклятая царевна. Уж едет витязь много лет, Нигде семи дубов не видно, Нет моря и царевны нет. И стало витязю обидно: «Неладно что-то, конь усталь, Давно заржавели доспехи. Что ж князь гостей мной забавлял, Сплел небылицу для потехи!» То темный лес, то свет и ширь, То вязким бродом, то оврагом Седой, сутулый богатырь, Нахмурив брови, едет шагом. |
