Хотя нет. Лазарь прекратил смеяться и обратился к своим друзьям:

— Ну что, видите? По-моему, достойная дочь своих родителей, самой красивой женщины Европы, ее матери, и красавца отца, бывшего короля Кардинии! Именно такую мы и ожидали увидеть, а не ту замарашку, в которую она себя превратила. Штефан первый, между прочим, догадался про весь этот маскарад.

— Я ожидал увидеть худшее, но не лучшее, — сказал свое слово Василий.

— Ты называешь это лучшим? — возмутился Андор. — Да это само совершенство! Помяни мое слово, к нам поедут со всей Европы, чтобы только полюбоваться на нее. По красоте она превосходит свою мать. А я-то, дурак, уже начал сочувствовать бедному…

Лазарь громко закашлял, и Андор осекся на полуслове. Штефан подошел к Тане и помог ей встать с земли. Посмотрел на нее еще раз, прищурившись. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Возникает вопрос, — сказал он ледяным тоном, — зачем проститутке прятать такое лицо?

Таня залилась краской. Она не ожидала такого оскорбления. И в то же время разозлилась на самое себя: сколько можно краснеть? Пора привыкнуть к подобным грубостям. Они никогда не перестанут оскорблять ее, пора бы не обращать внимания. Крыть ей нечем, они думают о ней что хотят, а доказывать обратное себе дороже. Но хуже всего, что она постоянно теряет самообладание. В ее жизни ей говорили вещи и похлеще этого, да и шлюхой не раз обзывали. Однако ее это не задевало, попросту говоря, плевала она на всякие прозвища и словечки. Так что же теперь с ней случилось? Нет, пора от них уносить ноги. Надоели ей до смерти все четверо.

Но пока что ей пришло в голову попробовать хоть что-нибудь объяснить этому чурбану Штефану. Ответить, хотя вопрос его был задан в никуда.

— Дело в том, Штефан, — сказала она спокойно, — что я в таверне работаю одна. Трудно справиться, когда у девушки еще и привлекательная внешность И — о удивление! — неожиданно Штефан покраснел. Неужели понял, что сказал гадость? «Вот так-то! — радостно подумала Таня. — Надо всегда давать отпор, а то слишком много себе позволяют!»

Но тут она услышала возглас Лазаря где-то за спиной Штефана:

— Господи! Штефан, возьми себя в руки!

Они предупреждали, даже не видя перемены в его лице? Значит, ожидали от него новой вспышки гнева. Почему? Неужели из-за того, что она ответила ему? Но она сказала правду — как не понять, что ей хотелось избежать приставаний?

У этого Штефана отвратительный характер. Вспыхивает как спичка по любому поводу, впадает в ярость. Потом либо кулаками машет, либо… Чего ждать теперь?

Он подошел к Тане еще ближе, взял за подбородок и стал разглядывать ее лицо так, словно старался запомнить каждую черточку. Она знала, что он видит, вернее, думала, что знает, потому что хорошенько при ярком свете не видела своего собственного лица уже давно. Разве можно в осколке зеркала, в полутемной каморке, увидеть истинное свое отражение?

Штефан же увидел следующее: пушистые ресницы, обрамляющие светло-зеленые, сияющие, большие глаза, четкие дуги черных, как и волосы, бровей, гладкий, без единой морщинки, лоб, матовую, нежно-розовую кожу лица. Более того, он увидел благородство в чертах, силу воли и непреклонность в линии подбородка, чувственность в изгибе полных губ, изящную породистую форму носа. Перед ним было такое прекрасное лицо, которое может описать только поэт в самых романтических выражениях. Но ему не понравилось в этом лице все.

Таня следила за его взглядом и прочла в нем крайнюю неприязнь. Это поразило ее, и она не поняла, что произошло. Этот человек, как он сам сказал, хотел ее вчера сотни раз, а она тогда была в самом неприглядном виде. А теперь она совсем не нравится ему? Он уже не хочет ее? Если бы она знала, что произойдет, то умылась бы раньше.

Штефан, отпрянув от Тани, заявил вдруг язвительно:

— Я понял, Таня. Действительно, открой ты свое лицо, мужчины бы стояли в очереди. Где уж тут управиться? Разве обслуживать по двое за раз. Не так ли?

Ну это уже просто наглость — говорить подобные мерзости! Развязался язык не в меру. Таня просто не знала, то ли ей заплакать от обиды, то ли дать ему по физиономии… Но она забыла, как надо плакать.

Звук пощечины получился громким и убедительным. Она даже закусила губу от боли в своей ладони — таким сильным получился удар. Щека Штефана сперва побелела, а потом на ней проступил ярко-красный след, под которым даже шрамы стали незаметны.

Таня почувствовала себя полностью отомщенной. Теперь ей все равно. — , пусть берет хоть палку, хоть ремень, он свое получил.

Но ничего этого Штефан не сделал, просто поднял удивленно брови и, снова взяв ее за подбородок, спросил:

— Я полагаю, это означает «нет»? Таня чуть было не ударила его еще раз, но он покачал головой.

— Ах, Таня, не надо. Одну пощечину я, возможно, заслужил, но вторую уже не приму. Поэтому веди себя…

— Тогда проваливай отсюда к черту, потому что меня уже просто воротит от тебя и всех твоих мерзостей!

Она повернулась к нему спиной. Штефан постоял молча, потом она услышала его торопливые шаги. Как бы ей хотелось броситься прочь отсюда! Но есть еще трое, которые не дадут ей с места двинуться. Так что все ее мечты напрасны.

Прошло немного времени, прежде чем Лазарь приблизился к ней. Вопрос его был для нее совершенно неожиданным:

— Осмелюсь спросить, принцесса, вот это съедобно?

Таня взглянула на ветку, которую тот держал в руках, — дикие ягоды. Если бы она сама не была голодна, то сказала бы ему, что это несъедобно, а потом сидела бы в сторонке и наблюдала, как они мучаются от голода. Но Таня просто выхватила ветку и быстро набила рот сочными ягодами. Это и послужило ответом на вопрос, ей вообще расхотелось разговаривать.

Но проклятые ягоды не глотались. У нее в горле стоял какой-то ком и мешал ей есть. Такое с ней бывало только в детстве. И Таня поняла, что вовсе не разучилась плакать.

Она не издала ни звука, а слезы просто полились сами собой из глаз. Увидев это, Лазарь побледнел, но Таня ничего уже не замечала. Она не обратила внимания, что тот куда-то убежал, только услыхала сердитые голоса в отдалении. Они там ссорятся… Да пусть бы поубивали друг друга!

Вдруг кто-то крепко обнял ее сзади, повернул к себе и прижал к своей груди, пытаясь успокоить. Ей подумалось, что это Лазарь. Она даже не взглянула, чтобы убедиться в этом, настолько все ей было безразлично. Неожиданное, никогда ранее никем не проявленное к ней сочувствие подействовало на Таню так, что она вдруг зарыдала во весь голос. И ей не было стыдно, что она, научившая себя сдерживаться всегда и везде, плачет навзрыд при чужих людях. Наоборот, это вдруг оказалось легче сделать, чем держать ноющую боль и обиду в себе. Но она только не понимала, что сильнее задело ее — слова Штефана или то, что она ему стала безразлична.

Сквозь плач она едва различала слова, которые ее утешитель говорил ей, даже голос не узнавала, а когда вдруг сообразила, чей он, вздрогнула и попыталась вырваться из объятий, что было совсем не просто. Он не отпускал ее, значит, придется выслушивать утешения от самого главного своего обидчика! Неужели ему есть что сказать?

— Прости, Таня! Извини, умоляю! Я иногда веду себя ужасно, словно в меня дьявол вселяется. Меня так и называют — дьявол. Но я предупреждал тебя об этом, правда? И потом, когда я бываю удивлен, крайне удивлен, я не могу.

— Удивлен? Разочарован, правильнее сказать, — всхлипывая, заметила Таня.

— Нет, именно удивлен. Меня трудно чем-нибудь удивить. В моей жизни нет места сюрпризам. Я не умею правильно воспринимать их.

— У тебя вообще весьма своеобразное отношение к чему бы то ни было, Штефан! Ты не находишь?

Это было не самое умное замечание, которое следовало изречь в данный момент, как раз когда он проявил к ней сочувствие и попросил прощения. Но Таня сказала то, что знала и с чем уже неоднократно успела столкнуться. Правда, теперь было непохоже, что он собирается целовать ее… «А жаль!» — мелькнуло в голове у девушки.