Корреспонденция с Ривьеры Молитвенник забытой веры — Корреспонденция с Ривьеры, Не читанная больше году, Весеннюю хранит погоду. На пинии, на апельсине Вечерние стрекозы сини. Лишь ирисы одни не пахнут. Над ними зонтик ваш распахнут. Ритмическою скован речью, Гадаю, что я завтра встречу: Ревнивую ль улыбку злую, Соленую ль от поцелуя, Вы на ночь двери ли запрете И взвизгнет ключ при повороте, Иль плюшевые только звери На страже у прикрытой двери… Но северная мгла из окон Смывает сладкий яд волокон Бумаги тонкой и немаркой Под итальянской синей маркой. Бедная баттерфляй С горя ногти покусаю: Он назвал меня «косая», При отъезде, невзначай… Он любил мой желтый чай И картинки Хокусая! Пусть — косою, пусть — хромою, Но я ногти в охре мою, Чищу шелком с бахромою, Не к тому, чтоб их кусать. Можешь писем не писать. Ведь довольно, ведь довольно Мачты «Авраам Линкольна» На песке рисует зонт И гляжу на горизонт. Угасаю, угасаю! Только, милый, не скучай. Ты любил мой желтый чай И картинки Хокусая. 126 сонетов… Напрасно мы гадали на Шекспире — Удел разлуки был открыт в сонете… Ваш профиль стерт, совсем как на монете, И вянет пальма, листья растопыря. Воспоминание в разбитой вазе Не сохранит цветов увядшей дани, Но странный выбор книги для гаданий С моей судьбою в очевидной связи. Сто двадцать шесть сонетов у Шекспира, А свиток наших встреч — еще короче! Улыбкою я губ не опорочу, Когда печаль — острее, чем рапира. Розы в книге Не знаю, кто цветы из Ниццы Вложил в мой рыцарский роман, И покоробились страницы, Порозовевши без румян. От стебля маленькая складка, — Как у принцессы на груди — И так заманчиво и сладко? Читать, а розы — впереди. Но предостереженье, или Пророчество мне наяву, Что розами переложили Одну лишь первую главу? СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ
«С чужого голоса пою…» С чужого голоса пою Мою печаль, мою беду, Мою чужую жизнь веду, Не узнаю ее — мою. Моя чужая никогда, Когда приду, не ждет семья Меня; не ждет жена моя, Моя чужая — навсегда. И я мой голос перевью, Со всей тоской в моем краю Пою печаль, беду пою С чужого голоса — мою. Тринадцать поэтов. Пг., 1917. В плену зеркал Нам дало небо этот раз Свой лихорадочный румянец. Стонал паркет, как будто нас Позвали и открыли танец. Я руки сжал твои, и ты Ответила пожатью тоже. Еще немного б темноты, И я бы видел ризы Божьи. Но нас узнали зеркала И взяли грустных на поруки — Поцеловать в глуби стекла Твои возлюбленные руки. В стекле оставленных зеркал, Что ты дарила отраженьем, Безумный, может быть, алкал Прижать уста к твоим коленям. И боль его, и боль стекла Звенела нераздельным стоном. Ты в это зеркало вошла И зеркало нашла — влюбленным. Как бы глубокою резьбой Запечатлелись эти плечи. Осталось зеркало — тобой, Хотя бы и давно ушедшей. И, отражая облака, Оно напомнит очертанье, Где — боязлива и легка — Ты внемлешь ласточки летанье. О, как мне холодно вблизи С тобою говорить о прошлом. И ласточка на жалюзи Летит в веселии оплошном. Не надо! В этом этаже Так рано наступают зимы, И из Италии уже Больные розы привозимы. Здесь девушка роняет дни, Глядясь в свое же отраженье… Или мы, ласточка, одни, И все лишь — головокруженье? Мне явь и вымысел разъять С недавних пор не стало силы: Луна свой луч по рукоять В живое сердце мне вонзила. Царское Село. Осень 1917 «Сполохи». Берлин. 1922, № 10. 1. «В комнатке, маленькой, как сердце…» В комнатке, маленькой, как сердце, Сжавшееся от любви, Не давай мне стоять у дверцы, А убегу — позови! Звонкий голос твой слышен далече, Звонкий голос — моя грусть. На свои погребальные свечи — На твой огонек — вернусь. Званый я или незваный, Желанный ли или нет, Но твой я солдатик оловянный, Игрушка ребячьих лет. Другие с куклою играют, У тебя ж солдатик свой, И оловянное сердце тает Подле свечки восковой. |
