Сопрано за стеной 1. У печи Родное захолустье — Душа моя пьяня И ревностью и грустью, А ты, — ты от вина. За стеной поешь и пляшешь, Да над моей тоской, Кадилом жарким машешь — «Со святыми упокой»… Иль это синевою Пахнуло из печи?.. Заною я, завою, Тогда молчи, молчи! 2. Не надо ждать Она в дверях не спросит: «Можно?» Не надо ждать ее в бреду: Она пройдет, и я пройду, Направясь противоположно. Пройду — шатаясь; ей вослед, Как прежде, броситься желая. Теперь моя певунья — злая, Предпочитает эполет. Кто я, она уже не помнит, И почему знаком уют Одной из с ней несмежных комнат, Вот той, где больше не поют — Моей… и только утром рано Не знаю, право, что со мной: Я снова слышу за стеной Колоратурное сопрано. 3. Зимою Как все во мне перемололось: Любовь и ненависть — мука! Лишь за стеной высокий голос Поет о смерти голубка. Я знал надушенные пальцы, Рубин на перстне — до зимы. Зимою только постояльцы Несмежных комнат стали мы. Газелла Как люблю я запах кожи, Но люблю и запах жасмина… М. Кузмин «Как люблю я запах кожи» — твоей, Но не знаю мамы строже — твоей. Ведь другой подаришь розан-рада; Что тут розан — все не гоже твоей. У меня свои ухватки, речи — Все они в твой дом не вхожи. Твоей Не дождусь записки — из рук в руки — Попрощавшися у ложи твоей; А в записке: «У тебя есть песни; Хочешь — стану песней тоже твоей?» На лодке Сорванной кувшинки лепестки разрознили, Уж не знаю, вы в который раз: Жаль вам — есть цветы на озере, Кроме вас. Хорошо мне — руки до плеч голые. В воду опушу их, под кормой Будто бы воркуют голуби, Ваш и мой. Беленький ваш, не такой, как прочие: Вашим башмачкам он был модель… Ай, да так вы их замочите, Mademoiselle! В «Ludwigscafe»
Отцарствуй, царственный романтик! И память Людвига скудей, Растаяв в горностаях мантий, В тоске баварских лебедей! С твоею памятью и имя Будь предано аутодафе! Зачем созвездьями своими Заткало вывески кафе? Сюда идут, гонимы жаждой, И, как бы мстя своей судьбе, Здесь каждый любит, помнит — каждый Бросает пфенниги тебе. Молчит труба, прославив подвиг. — Истлей под панцирем годин, Отцарствуй, вывесочный Людвиг, Второпришедший Лоэнгрин! Мюнхен, 1913 2. Бой часов Бьют часы Бьют часы половину чего-то, Ну не все ли равно, чего. Разве зори на стекла киота Бросят золота нам своего? Хоть и бросят. — Ну, разве не схожи Зори вечера, зори утра? — Это — сестры, и обе пригожи; Не узнаешь — какая сестра. «Любовь» Брежжит это слово угадываемое, Чуть утро, в моем окне. Губы раскрываю, радуемый, И тубы мои в огне. На постель обратно падаю, Только нет со мною и во сне Мне сладу. Так надо увенчать увенчиваемую, На поле венков нарвать. Лишь бы им сердце изменчивое На той же дало увять — А то губы так застенчиво Отвергают губы — целовать Все меньше. Не лампады Меж заневещенными днями Прожглись огни — и тлеют дни, И звезды застланы огнями, И поутру еще огни. И поутру горят над ложем — Когда-то только мне для сна, — И отогнать их мы не можем Прорезанным крестом окна. И будет крест на светлом поле Черней, чем боле даль светла… О, незамеченной, легко ли, Изласканная, ты ушла? Ты ль беззаботно черной мушкой Заклеишь кровь у края рта, Иль, как над сломанной игрушкой, О нас проплачешь у моста? Раненое зеркало В то зеркало, где я грущу, Он бросил камнем и, калеча, Направить может он пращу Другой раз метче. Он не хотел предостеречь, Но знаю: жуткая примета — Звеня у отраженных плеч, Расцветшая комета. Иль верно метила рука, Совсем своей не зная цели? Не я. — Стеклянная река Текла в ее прицеле. Ах, пращник, пращник, обожди! Пока упрямо руку взносишь; Обдумай: зеркальной груди Последний стон ты ль просишь; В меня ли бросишь? |
