ДЮРЕР Склонись над книгой – тихие страницы Раскроются, как дальние дороги. Уже летят невиданные птицы, Пасутся белые единороги. Германские тяжелые тритоны Плывут по Рейна златоносным водам. И виноградников пьянеют склоны Под голубым и неподвижным сводом. Веселый рейтер, весь литой из стали, Беспечно скачет по дороге пестрой, Но знающий скелет, глазницы пяля, Ему грозит своей косою острой. Вот собралися молодые ведьмы Лететь на шабаш в сладострастном страхе. Крестом цветут рогов оленьих ветви И на коленях молится Евстафий. Вот Апокалипсиса всадник мстящий Земле несет невиданные муки, Но защищают мир переходящий Апостолов молитвенные руки. Над месяцем блаженная Мария Стопою легкой попирает змея, И облаков струится литургия, Над яслями младенца нежно рдея, И кроткий лев у ног анахорета Лежит и дремлет под псалмов журчанье, И в откровении теней и света Вдали встают, как давние преданья, Готические города, темницы, Соборы, площади и римские фонтаны, По улицам грохочут колесницы Великолепного Максимильяна Среди толпы, и музыки, и криков. И этот мир таит в себе глубоко Весь этот пир обличий, красок, ликов – Художника всевидящее око. 1936 ИЗИДА Душа еще полна видений. Ей чудится подземный свод, И знаки мертвых поколений Она с волненьем узнает. Кто ей в скитаниях поможет? За ней – некрашеный порог. Уже ее во тьме тревожит Могильный осторожный бог. Бормочут тише, глуше маги, Всё уже страстное кольцо. И в огненном сияньи влаги Горит любимое лицо, И ниспадают покрывала, И обнажаются миры. Но всё, что сердце предсказало, Лишь отсвет роковой игры, Улыбка сфинкса средь пустыни, Пути, подвластные судьбе… О, знанье полное отныне Тебя во мне, меня в тебе. 1935 «Ночных небес томительный избыток…» Ночных небес томительный избыток, И вспышки краткие июньских гроз, И в лепестках поблекших маргариток Полупризнанье, длительный вопрос, И влажных губ невнятный жаркий лепет, И первых капель сбивчивый ответ, Зарниц далеких неизбежный трепет, И мрак и свет, и снова мрак и свет. 1936 «Чем ты противилась сильней…» Чем ты противилась сильней, Уединяясь безрассудней, Оберегая скудость дней – Безлюбые глухие будни, Тем я упорнее ловил Твое невольное волненье, Как пенье голубых светил, Как волн полночное кипенье. И легкое движенье плеч, Стесненных осторожной тканью, Твоя прерывистая речь, Досада и полупризнанье – Всё приближало ясный час, Когда поблекнут все утраты И алой кровью свяжет нас Слепой, пылающий, крылатый. 1936 «Усолнечной стены стоит сосна…» У солнечной стены стоит сосна Зеленая, в лазури утопая. В моей душе нежданная весна И торжество негаданного мая. И озеро, и лес, и берега, Где тихо бродят кроткие олени, Нелегкие редеют облака И воздух пьян игрою светотени. Боюсь нарушить строем медных лир, О радости гремящих невозможной, Боюсь смутить настороженный мир Твоей души певучей и несложной. В тот ясный край дорогу вновь найду ль? Но ближе лета полнозвучный голос. Уж золотит невидимый Июль Твоих волос отягощенный колос. 1936 «О хореямбы утренней зари…» О хореямбы утренней зари, Как восклицанья девушки влюбленной. Анапесты ты сумраку дари Над гладью вод, над тишиною сонной. Трибрахии покажутся порой Объятиями свиданья и разлуки, И мир, ритмической взволнованной игрой, Пусть снится. Ты протягиваешь руки Из круга узкого судьбы и дольних мук К размерным колебаниям эфира. И вот ты весь – дыхание и звук, Миры колеблющая лира. 1936 «Октябрьский холодный небосклон…» Октябрьский холодный небосклон, Избыток чувств и красок увяданье. И убывающих лучей лобзанье. Круженье листьев. Поворот времен. Не в первый раз. А всё глядишь на мир, К которому привыкнуть ты не можешь, Воспоминания напрасно потревожишь: Летит душа в разреженный эфир Сквозь облака, и бури, и туман, И жизнь, и смерть в стремленьи забывая, – Так птиц летит упорный караван К сиянию полуденного рая. |
