А вот и Яна Кузнеца глава. Суровый лик, Медвежья челюсть; хмурый взор хранит навек Гранит. Се – узурпатор трона. Что за человек! Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков Бог глазами твари (Калибан о Сетебосе, или Натуральная Теология на острове) [30]*** Разляжется на солнечном припёке, Погрузит брюхо в лужу липкой грязи, Раскинет локти, подбородок на кулак положит. И так, болтая стопами в воде прохладной И чувствуя, как по спине спешат букашки, Щекочут плечи, руки, вызывая хохот, Покуда его листья лопуха скрывают, Над головой создав подобие пещеры, Склонившись, бороду и волосы погладят; Иль упадёт к нему бутон, а в нём пчела, Иль плод – хватай, бери и хрупай – Глядит на море он: там бродит солнца луч, Другой – навстречу, паутину заплетая света (В ячейки же вдруг выскочит большая рыба), И говорит он о себе и о Другом, О том, кого маманя называла Богом, И, говоря о нём, он сердится – ха-ха, Узнал бы Тот! Ведь время летнее для гнева Приятней, безопасней, чем зима. Пока Просперо и Миранда спят, Уверены, что раб в труде усерден, Ему, всех проведя, насмешничать приятно, Расцветив речью скудный свой язык: "Всё Сетебос [31], да Сетебос, всё лишь о нём! Так думашь – спит он в холоде Луны, Так думашь – сделал Он её на пару с Солнцем, А звёзды – нет; у звёзд иной исток. Он тучи, метеоры, ветры сделал, всё такое, И этот остров, всяку на нём живность, И море гадкое, что сушу обложило. И думашь, от простуды всё случилось: Терпеть не смог, что не унял озноба И боли головной. Заметил нынче рыбу, Что хочет улизнуть из струй ручьёв холодных, Сокрыться в тёплых водах, соли полных, В ленивую волну себя забросив ловко – Сосулька ледяная между двух валов? Да только боль её взяла средь моря, Не для её житья поток тот создан (Зелёный, мутный и прогретый солнцем), И выскочила прочь от чуждого блаженства И в прежних водах утопила горе, Любя тепло и проклиная: тако ж Он. Так думашь – сделал солнце Он и остров, Деревья и павлинов, гадов и зверей: И выдру гладкую, как чёрная пиявка, Сову – горящий глаз средь клока ваты, Что рыскает и жрёт; и барсука придумал – Добычу ночью ищет он, и светят Луной глаза; и муравьеда с длинным языком – Его засунет тот в дубовую кору, ища червей, Урчит, свой приз найдя, а если неудача – Ест муравьёв; и самых муравьёв, Соорудивших вал из сора и семян у входа В дыру свою – Он сделал их и прочих; Всё сделал, даже нас. С досады – как иначе? Не смог слепить Он сам второе "Я", Товарища Себе; и Сам Себя не смог. Не стал бы делать то, что раздражает, Мозолит глаз Ему и не утишит боль; Но от безделья, зависти иль скуки Такое сотворил Он, чем желал бы стать: Слабей, чем Он, хоть в чём-то и сильнее, Вещицы ценные, но, в сущности, игрушки, Забавки, шутки – вот что это всё. И потому, хоть вещи и прекрасны, Надоедят – и будут все разбиты. Смотри теперь – вот измельчил я тыкву, Добавил мёд и те зелёные стручки, Что больно щиплют кожу, словно клювы птиц – Когда же настоится пойло, быстро выпью, Всё разом – и в мозгах бегут мурашки, И тут на спину я валюсь в тимьян, на грядку, Захохочу, быть пожелаю птичкой. Положим, делать не могу что пожелаю, Но вылепить из глины птицу я способен: Так почему ж мне Калибана не слепить, Способного летать? – Ну погляди, вот крылья, Прекрасный гребешок, как у удода, А вот и жало – отгонять врагов, Вот так; и пусть начнёт он жить, Прочь улетит с холма от надоед звенящих, Кузнечиков, что нагло скачут здесь, На жилках крыльев, не боясь меня. Когда же глина хрупкая вдруг треснет, Сломает ногу мой уродец глупый – засмеюсь: И если, меня видя, зарыдает он, Попросит добрым быть, помочь его беде- Тут как придётся – отзовусь я А может, не замечу; если крик услышу, Замест одной ноги дам сразу три, А то вторую оторву и гладким как яйцо Его оставлю, показав, что просто глина. Вот удовольствие – лежать в тимьяне, Настой цедить, чтобы в мозгах шумело, Творить и рушить по желанью! Так и Он. Так думашь: ни добра, ни зла не видно в Нём, Не тих и не жесток: он просто Сила, Вождь. Сравненье сильное: вон крабы ковыляют, Спешат вернуться в море от утёсов; двадцать Пропустит Он, а двадцать первого ударит Без гнева и любви – решил Он просто так. Вон, скажем, тот, пятном пурпурным горд, С оторванной клешнёй пойдёт в ряду, А тот, побитый, червячка получит, И двух получит тот, что с красными ногами: Так развлекаюсь часто я; тако ж и Он. Потом, подозревашь, что в – общем, добр Он И милостив, насколько можем путь Его понять; Но крепче, чем Его творенья, будь уверен! О, сделал вещи Он, что лучше Самого, И позавидовал, что его твари могут больше, Чем их Творец! какое ж утешенье? Что Через Него, никак иначе, действовать должны, И подчиняться: да на что же больше годны? Сготовил дудку я из полой бузины, В такую дунешь – плачет словно сойка, Когда из крыльев вырвешь синее перо: Так подуди, и птички, что боятся соек, Слетаются на вражью муку – их ловлю: Положим, эта дудка хвастаться могла б: "Поймала птичку я, вот ловкая какая, Издать подобный крик не смог бы сам творец Своим огромным ртом – использует меня!" Ногой я раздавил её бы: так и Он. вернуться Это стихотворение Браунинга, написанное в 1864 г., является пародией на доктрину "натуральной теологии" или "естественного богословия". Сущность доктрины такова: истины христианства - существование Бога, сотворение мира, благость Бога и проч. - каждый человек открывает самостоятельно, из жизненного опыта и здравого рассуждения. Следовательно, обществу не нужны священники, богословы, монахи и прочие представители духовного сословия. Каждый фактически сам является сам себе священником и духовником. Странная эта доктрина возникла в среде протестантов как оружие против влияния католической церкви - если каждый сам может познать догмы религии, то церковь не нужна. На практике отрицание духовного руководства привело к раздроблению западного христианства на тысячи сект, каждой со своим толкованием христианства, "внушённым непосредственно Богом простым верующим". Браунинг был приверженцем совсем иного варианта христианства. Для него религия - прежде всего моральное учение, и возникает оно не как итог познания и исследования, но из потребности души в утешении и спасении. Религия не "естественна", а напротив, в высшей степени искусственна, она является усилием по поддержанию атмосферы надежды, любви и нравственности в холодном и хаотическим мире. Вот как выразил такое представление о Божественном другой поэт: … Какой же труд, о Боже правый, Всю жизнь воссоздавать мечтой Твой мир, горящий звёздной славой И первозданною красой… (В.Ходасевич) Браунинг представляет образчик того богословия, которое способен создать "простой человек" без сознательной веры, образования и нравственного стремления. Дикарь Калибан видит Бога как непонятную и враждебную Силу, творящую мир от скуки и безделья (так бы действовал он сам, "будь сила да воля"). Впрочем, его мысль поднимается до более абстрактного образа - Бога как неподвижного и бесстрастного совершенства. Но для поэта и такое божество неприемлемо - его Бог должен спасать, помогать, вдохновлять, должен рождаться не из страха, а из потребности в любви и гармонии. Впрочем, надо сказать, что рассуждения дикаря вовсе не так глупы, как кажутся Браунингу. Думается, что Спаситель, существующий только в душах и только силой веры и желания, не способен преодолеть силу бессмысленного творчества стихии (если это творчество действительно бессмысленно и бесчеловечно…). О персонажах: Браунинг использует образы драмы Шекспира "Буря". Основа сюжета: герцог Просперо свергнут с трона братом, он попадает на остров и становится магом. Миранда - его дочь, Калибан - уродливый дикарь, сын ведьмы ("мамка" его почитала некоего бога Сетебоса), Ариэль - волшебный слуга. Впрочем, у Калибана имеются более точные сведения о происхождении обитателей острова… вернуться Сетебос - главный дьявол и покровитель колдуньи Сикораксы в пьесе У. Шекспира «Буря». |
