Он был умно спрятан. Я проследил срывающиеся тропки, тупики, затем вернулся и вновь прошел по лазам лабиринта, исключая ложные ходы и сужая поиск.

И я нашел его.

Я знал, что делать.

Затем снял захват и время-пронизывающее поле швырнуло меня в преддверие ада.

На меня обрушилась какофония лязгающего и орудующего города. Настойчиво взывали о внимании красочные полосы, зарницы и дрожащие переливы, блики и лучи льющегося в глаза света. Город ревел, грохотал, завывал, визжал. Мимо с искаженными лицами проносились бледные люди в униформе и кислородных масках, увешанные радиационными счетчиками, протезными комплектами, ускорителями метаболических реакций.

Город источал зловоние. Он чадил. Воздух обдавал жаром. Порывистый ветер подметал неистовые улицы, гнал перед собой кучи мусора. Нахлынувшая толпа швырнула меня на женщину. Я подхватил ее, чтобы она не упала, но женщина завизжала и вырвалась из рук. Передо мной мелькнуло перекошенное под маской лицо.

Это была Меллия-Лайза.

Вселенная взорвалась, я снова сидел на стуле. Прошло меньше минуты. Карг пристально следил за приборами. Меллия напряженно застыла напротив.

И я знал первый параметр.

Мгновение спустя я вновь отбыл.

В лицо дул колючий ветер. Я стоял на высоком склоне покрытого снегом холма. Тут и там выступали потрескавшиеся гранитные глыбы, и, защищенные скалами, упорно цеплялись за жизнь чахлые сосенки. А под деревьями жались друг к другу завернутые в шкуры люди. Четко выделяясь на фоне мглистого неба и черных нависших туч, обрывистое ущелье перерезало зубчатую линию горизонта.

Мы пытались отыскать проход, но поиски слишком затянулись, уже давно начался сезон холодов. Теперь нас застала метель. Мы попали в ловушку. Нас ждала смерть.

Частью сознания я знал это, другой частью — наблюдал за происходящим как бы со стороны. Я подполз к ближайшей фигуре, закутанной в шкуры. Мальчик, не старше пятнадцати лет, белое, как воск лицо. Льдинки на веках и ноздрях. Мертв, замерз. Я двинулся дальше. Старик, лед в бороде, на открытых глазах.

И Меллия… Еще дышит. Глаза открыты. Она увидела меня, попыталась улыбнуться…

Я вернулся в кабину темпорального скачка. Два параметра.

Я вновь отбыл. Мир сомкнулся до размеров игольного ушка и расширился вновь на проселочной дороге под пыльными деревьями. Палящая жара. В рту сухо. От неимоверной усталости ломит все тело. Я огляделся. Она молча упала и осталась лежать ничком в пыли.

Усилием воли я заставил себя повернуться и проковылять дюжину шагов.

— Вставай, — сказал я.

Слова прозвучали хриплым бормотанием. Я ткнул ее ногой. Она оказалась разбитой игрушкой, поломанной куклой, которая больше никогда не откроет глаз и не заговорит.

Я присел рядом с ней, приподнял ее (она ничего не весила) и смахнул пыль с лица. С уголка рта струйкой стекала грязь. Сквозь полуприкрытые веки мерцал отраженный невидящими глазами свет.

Глазами Меллии…

Я снова оказался в стерильной комнате. Карг сделал отметку в таблице и бросил взгляд на Меллию. Она неестественно сползла на край стула.

Я знал три параметра. Оставалось еще три. Рука карга шевельнулась.

— Подожди, — сказал я. — Для нее это слишком. Чего ты добиваешься? Хочешь убить ее?

Он удивленно посмотрел на меня.

— Выбор стрессовых ситуаций, мистер Рейвел, определяется условиями опыта. Поскольку моя цель заключается в выявлении силы ваших связей, то нужна максимальная разность эмоциональных потенциалов.

— Ей больше не выдержать.

— Она не чувствует никаких непосредственных физических страданий, — объяснил он с любезностью гробовщика. — Все физические ощущения испытываете вы, мистер Рейвел. Любые муки она переживает через вас. Из вторых рук, так сказать.

Он коротко улыбнулся и щелкнул тумблером. Боль, острая и все же далекая. Я ощущал себя калекой и в то же время следил за агонией извне.

Моя (его) левая нога была сломана ниже колена. Перелом был тяжелым, внутренним. Осколки разбитой кости проглядывали сквозь искромсанную и опухшую плоть.

Нога застряла в подъемнике тихоокеанского рудовоза. Меня высвободили, оттащили и оставили умирать.

Но я не мог умереть. В пустой комнате в городе меня ждала женщина. Я пришел сюда, в порт, чтобы заработать денег на еду и топливо. Опасная работа, но давался хлеб и уголь.

Кому-то, но не мне.

Я оторвал рукав плаща, перевязал ногу. Боль притупилась, стала отдаленнее. Я только отдохну немного, а потом попробую сдвинуться.

Умереть здесь было легче и намного приятнее, но она подумает, что я бросил ее. Но сначала отдохнуть…

Слишком поздно я понял, как завлек себя в ловушку. Впустил сон как гостя, а в открытые двери проскользнула смерть.

Я представил ее лицо, как она вглядывается в дымные сумерки мегаполиса, ожидая моего возвращения. Ожидая напрасно.

ЛицоМеллии…

И вновь очутился в ярко освещенной комнате. Меллия обмякла и распростерлась на пыточном стуле.

— Милые у тебя намерения, карг, — сказал я. — Ты вынуждаешь меня смотреть, как ее доводят до бешенства, мучают, убивают. Просто физических страданий недостаточно для твоих сенсорных датчиков. Ты не брезгуешь и духовной пыткой — предательством и растоптанной надеждой.

— Не разыгрывайте мелодраму, мистер Рейвел. Совершенно очевидно, что для настоящего опыта существенно важно возрастание символов.

— Давай. Что там дальше?

Вместо ответа он щелкнул тумблером.

Едкий клубящийся дым смешивался с удушающим зловонием мощных взрывов, распыленного кирпича, сожженного в пепел дерева, гудрона. Сквозь рев мощных столбов пламени доносился грохот обвалов и отдаленное улюлюканье, что является высшей степенью словесного выражения чувств людских масс, маленький, слабый, незаметный звук на фоне фырканья моторов, воплей и града падающих бомб.

Он (я) отшвырнул упавшую балку, взобрался на груду битого кирпича и побрел к дому, половина которого еще высилась около зияющего колодца, куда извергала нечистоты разбитая водосливная магистраль. Часть спальни исчезла. На фоне выгоревших обоев наискось висела картина. Я вспомнил день, когда она купила ее в Петтимоут Лейн, часы, которые мы провели, вставляя ее в раму и выбирая подходящее место.

В обугленном отверстии, бывшем когда-то входной дверью, появилась изможденная, жутковатого вида женская фигура с всклоченными волосами. Она держала в руках что-то вроде окровавленной куклы. Я рванулся к ней, взглянул на белое, как мел лицо, посиневшие ноздри, серые губы, запавшие глаза — лицо моего ребенка. Глубокий шрам пролегал по детскому лобику, словно обрушился на мягкую податливую плоть. Я посмотрел на Меллию: рот ее был открыт, и из него исторгался жуткий непрерывный вой…

Меня снова окружила тишина и покой. Яркий свет. Меллия потеряла сознание, стонала и билась в ремнях.

— Карг, сбавь темп, — сказал я. — Впереди половина вечности. Зачем жадничать?

— Вы знаете, мистер Рейвел, я добился замечательных успехов, — ответил он. — Особенно любопытен последний след. Тяжкое испытание любимого — это крайне интересно.

— Ты замучишь ее до смерти, — сказал я.

Он посмотрел на меня, как смотрят в лаборатории на подопытного кролика.

— Если я приду к полному заключению, то сбудутся ваши худшие опасения.

— Она человек, а не машина, карг. Ты же сам этого хотел, вспомни. Зачем наказывать за то, чем она не может быть?

— Наказывать? Это чисто человеческое понятие, мистер Рейвел. Если инструмент хрупок, то иногда давление может его упрочить. Если он сломается под нагрузкой, то я просто избавлюсь от него.

— Помедли немного. Дай ей время прийти в себя…

— Вы ловчите, мистер Рейвел, это очевидно.

— Ты получил сполна, черт возьми! Почему бы не остановиться?

— Должен заметить, мистер Рейвел, что наиболее многообещающий фактор — мучение и смерть любимого существа. Человеческие эмоции — любопытнейший феномен. Подобной силы нет во всей вселенной. Впрочем, мы можем обсудить эти вопросы в другое время. В конце концов, у меня есть распорядок дня, и я должен его придерживаться.