Спустившись по пологому склону дюны, я вошел через открытые ворота под тень прото-пальм, где весело смеялись, беседовали о чем-то двое отпускников. Оба незнакомца подошли ко мне и поздоровались с тем вежливым дружелюбием, которое приобретаешь, проводя жизнь в кратковременных знакомствах. Как обычно, они поинтересовались, трудно ли пришлось на этот раз? Я ответил им обычной, ничего не значащей фразой.
Внутри станции воздух был все так же прохладен и чист — и еще стерилен. Стимулирующая ванна вливала бодрость, но я продолжал думать о другой, чугунной ванне, оставшейся в нашем домике. Последовавший ужин вызвал бы восторг у любого гурмана: язык рептилии в соусе из гигантских грибов с гарниром из креветок, салат из клубней мха, холодный десерт, изготовленный на основе термобарьерной поварской технологии, которая не усовершенствуется в течение последующих шестидесяти пяти миллионов лет, но вряд ли сравнится с охлажденным лимонным тортом под хрустящей пшеничной корочкой, который готовила Лайза. И прекрасная воздушная постель далеко не так мила, как прочная кровать со старой медной рамой, что стояла в душной спаленке с дубовым полом и задернутыми шторами, когда свернувшись клубочком Лайза прижималась ко мне…
Джард позволил немного вздремнуть перед тем, как вызвать с отчетом. Это был невысокий, утомленный человек лет сорока пяти, с выражением лица все познавшего в этой жизни усталого человека, на которого увиденное не произвело особенного впечатления. Он встретил меня обычной снисходительной улыбкой, выслушал доклад, глядя в окно на тот самый пейзаж, которым любовался каждый божий день вот уже пять лет. Я удостоился похвалы за ленту с программой. Обычно каргам удавалось разрушить себя, когда их загоняли в угол, но на этот раз разрушение предотвратил мой выстрел по вычислительному блоку. Успех с лентой явился результатом тонко продуманной игры, в ходе которой мне удалось усыпить подозрения противника и заманить его в ловушку. Весь план строился на точном расчете, и теперь я чувствовал дьявольскую усталость от сыгранной роли, от всей этой проклятой жизни.
Понятно, что это лишь временный срыв, нервная разрядка после выполненного задания. Как только прочистят память, я избавлюсь от надоедливых мыслей и раздражающей ностальгии и, отдохнув несколько дней, снова буду рваться в бой.
По крайней мере, была надежда. Почему бы и нет? Так было, так будет.
Однако Джард попросил меня повременить с очисткой памяти, пока он детально не ознакомится с записями. Я уже собрался протестовать, но потом согласился, не желая выглядеть нытиком.
Обычный случай невротической сублимации. По крайней мере, я знал термин. Но каждый раз мои мысли возвращались к ней. Пробовал ли я плоды Дэка, исчезнувшие в юрском периоде, я думал: Лайзе бы они понравились, вспоминал лицо, как бы оно преобразилось, если бы я притащил парочку домой, упаковав в коричневый бумажный пакет, как отпускают покупки в магазине компании МГА на углу. Я представил, как она очищает с них кожуру и делает фруктовый салат с тертым кокосом и бланшированным миндалем…
В тот день на пляже состоялась вечеринка. Все собрались у самого моря на бескрайнем белом песке, длинной дугой обнимавшем мелководную лагуну, где-то то и дело слышались всплески, громкие и грузные, по крайней мере, для рыб. В конце лужайки, на песчаном валу, который усердно стремился превратиться в отмель, росли бутылевидные пальмы. Они напоминали бочки из-под пива с цветами по бокам, и ветвями, торчащими сверху. Было очень одиноко. Вокруг сгрудились несколько недоделанных сосен, дальше виднелась рощица папоротников и побеги булавовидного мха, изображавшего деревья. Насекомые не надоедали. Несколько неуклюжих, стремительно проносящихся в воздухе рептилий, напоминавших мышей, держали их под контролем.
Я сидел на песке и наблюдал за своими соотечественниками: сильные, здоровые, красивые мужчины и женщины катались на волнах прибоя под защитой звукового экрана, отпугивающего ихтиозавров. Они смеялись и играли в салочки на морском песке, пока часовые, сидевшие в окопах с двух сторон пляжа, следили за слоняющимися людоедами. Мы развели костер из плавника, доставленного из годографа станции в нескольких миллионах лет вниз по течению. Горланили песни двенадцати эпох, ели пожаренное мясо малютки стегозавра, пили белое вино, импортированное из Франции восемнадцатого столетия, и почитали себя творцами мироздания. А я думал о Лайзе.
Ночью не спалось. Визит к психологу и очистка памяти намечались на девять утра. Я встал еще до шести. Слегка перекусил, вышел прогуляться, последний раз погрустить о Лайзе и поразмышлять о том, не пожертвовали ли мы чем-то главным за приобретение мудрости. На этот вопрос нет ответа, но он помог занять мысли, пока я отмахал пару миль вдоль берега. Затем я присел отдохнуть и, глядя в море, прикидывал мои действия на случай нападения из зарослей какого-нибудь большого и голодного животного. Так и не надумал, но особенно не переживал.
"Неверно мыслишь, Рейвел, — сказал я сам себе. — Пора возвращаться и прочищать мозги, а не то скоро шагнешь в транспортную кабину, прыгнешь назад в 1936 год и выйдешь в квартале от дома через десять минут после ухода".
Я уже далеко забрался в своих невеселых раздумьях, когда прогрохотали взрывы.
Любопытно, до чего непоследовательно работает мысль в момент стресса. Я мчался по кромке прибоя, вздымая столбы брызг при накатывании волны, и думал: "Не видать мне больше прохладного воздуха, не будет музыки, горячей еды, стимулирующей ванны и сна в воздушной постели…" И не будет Лайзы, никогда больше не будет Лайзы.
Песчаную отмель я срезал напрямик, скользя и падая, вскарабкался вверх по склону и, пробившись сквозь заросли невысоких пальм на гребне дюны, посмотрел вниз на станцию.
Не знаю, что я ожидал увидеть: орудийные выстрелы больше всего напоминали тяжелую артиллерию Старой Эры. В нескольких сотнях ярдов от станции заняла позицию пара громоздких пятидесятитонных машин защитного цвета на гусеничном ходу, явно вооруженных. Хотя дымящихся стволов и не было видно, но отколотая от угла здания глыба безусловно подтверждала наличие пушек, даже без звуков выстрела и вспышки огня на тупорылом носу ближайшего танка. Другой пострадал: одна гусеница повреждена, из щелей просачивался дым. Земля слегка вздрогнула, и из танка выплеснулся столб пламени. Я кинулся на землю, но успел схлопотать удар взрывной волны по ребрам: пинок разъяренного гиганта.
Пришел в себя уже на бегу. Песок летел из-под ног, в голове гудело. Только в одном я был абсолютно уверен: что бы там внизу не происходило, единственная кабина темпоральной переброски по эту сторону плейстоцена находится внутри станции, и, чем ближе я к ней подберусь, прежде чем меня прикончат, тем счастливее прощусь с жизнью.
Никто не обратил на мой спринтерский рывок никакого внимания. Уцелевшая военная машина (Третья Эра, как довольно непоследовательно проинформировал мозговой придаток в затылочной части черепа) продвигалась вперед, стреляя на ходу. Наверное, Джарду удалось частично возвести защитный экран: при каждом выстреле над станцией вспыхивала радужная мерцающая корона. Но защита против неуклюжих бронтозавров явно не была рассчитана на артобстрел. Долго ей не выдержать.
Я выбросил эту мысль из головы и рванулся к станции. Впереди вспыхнул огненный клубок, взрывная волна швырнула меня как обрывок бумаги. Я покатился по земле, умоляя бога отвести случайный выстрел, пока, наконец, мне не удалось подняться на ноги. Десять ярдов длиною в десять миль от приветливого пролома, зияющего в обвитой растениями восточной стене. Сквозь дыру виднелись останки шкафа для хранения документов, внутренности кресел и несколько покореженных и почерневших металлических полос, служивших обшивкой и панелями комнаты отдыха. Боевые машины не приближались. Я несся изо все сил, увязая по щиколотку в песке, а вокруг все рвалось и бушевало, словно сам ад обрушился на землю.
Под конец я прыгнул, пролетел какое-то расстояние в воздухе и, грациозно завершив прыжок, ударился обо что-то, словно молот о наковальню…
