На борту одного из судов был президент Франции Раймон Пуанкаре, который завернул в Швецию на обратном пути из Санкт-Петербурга после встречи с Николаем II. Вечером король давал банкет в честь высокого французского гостя, и Хедин, разумеется, был в числе приглашенных. После того как Густав V и президент Франции обменялись приветственными речами, король представил Свена французскому президенту. Пуанкаре с чувством пожал Хедину руку.

Во время банкета министру иностранных дел Франции Вивиани несколько раз приносили телеграммы, заметно нервничая, он их читал тут же, в зале. После последней телеграммы Вивиани подошел к Пуанкаре, о чем-то с ним переговорил, и вскоре французские гости покинули зал. У самого дворца внизу лестницы их ожидали шлюпки. Светлой шведской ночью французские суда ушли в свое последнее мирное плавание. До начала мировой войны оставалось три дня.

Новости, которые заставили французскую эскадру спешно поднять якоря, моментально изменили ситуацию и в Швеции. Предложения по укреплению обороны были приняты. Хедин чувствовал себя триумфатором.

«Мировая история не знает ничего столь грандиозного, как эта немецкая война против почти всей Европы, и ничего более скандального, чем политика Англии», — написал он своему немецкому издателю Альберту Брокхаусу вскоре после начала войны. Свен принял немецкую точку зрения на войну целиком и полностью.

Он не мог понять, равно как и простить, британского альянса с Россией против Германии. Разве его старый друг лорд Керзон не предупреждал все время о русской угрозе Индии и разве не Керзон всего два месяца назад написал Свену письмо, самым лестным образом отзываясь о политической и патриотической деятельности Хедина «в укреплении скандинавского единства против общей опасности», то есть России?

А сейчас Англия Керзона вступила в союз с этой Россией «в борьбе против германской культуры» — как охарактеризовал Свен происшедшее. Кроме Швеции три страны многое значили для него, а теперь две из них были в состоянии войны против третьей. Прогерманская позиция была для Хедина само собой разумеющимся делом. Нигде он не был так популярен и почитаем, как в Германии. Именно Германия была той единственной силой, которая могла удержать Россию от экспансии на запад. Так думал Хедин, так рассуждало большинство русофобов в Швеции.

Как и многие шведы, Свен был уверен в том, что Германия победит в войне. Преисполненный великошведского романтизма, Хедин видел шанс в том, чтобы, следуя в кильватере победоносной Германии, вернуть Швеции земли и честь, отнятые Россией.

«Кажется, в комнате светлеет, когда встречаешь взгляд eгo спокойных голубых глаз», — подумал очарованный Хедин, когда германский кайзер вышел к приглашенным к обеду гостям. Свен смотрел в глаза Вильгельма II как загипнотизированный. «Кажется, его взгляд обладает магнетической силой, в нем неколебимая воля, решительность и мощная энергетика, быстрота мысли, юмор, доброта, искренность и уверенность».

Кайзер крепко пожал Хедину руку, поприветствовал и усадил рядом с собой за просто сервированный стол. Было 19 сентября 1914 года, завтракали в немецком представительстве в Люксембурге, теперь превратившемся в ставку немецкого военного командования. В нескольких десятках километров к югу, по другую сторону границы с Францией, шла позиционная окопная война.

Хедин хотел побывать на войне и попросил разрешения поехать на Западный фронт. Очень быстро, еще в Стокгольме, он получил разрешение. Несколько дней Свен провел в Берлине, потом отправился в поездку на автомобиле с шофером, предоставленным в его распоряжение немцами. Два дня он провел в Трире на Мозеле, родном городе Карла Маркса, посетил там полевой госпиталь. Затем приехал в Люксембург и остановился неподалеку от немецкого штаба на Западном фронте. От начальника штаба фон Мольтке он получил все необходимые пропуска и приглашение на обед к кайзеру.

Сейчас он сидел за обеденным столом рядом с кайзером и, хотя был голоден, едва попробовал бифштекс, равно как и десерт, и лишь пригубил красное вино. Хедину было не до того: он смотрел на Вильгельма и слушал. Но когда Свен вернулся в гостиницу, он тут же заказал себе в комнату бутерброды.

Большинство тех, кто хотел поехать на фронт, получали отказ, но Хедина в Германии обожали. В Германии известие о его поездке восприняли с восторгом, реакция дома, в Швеции, была значительно более сдержанной.

«Зачем Свен Хедин едет в Германию? — вопрошала либеральная «Карлстадс тиднинген» и сама же отвечала: — Он едет для того, вероятно, чтобы втянуть нас в войну. Несмотря на ясно выраженную правительством, риксдагом и всем шведским народом волю сохранять полный нейтралитет, он вынашивает свои планы, противные интересам страны».

Статья была перепечатана всеми газетами. Поднялась волна слухов; за комментариями журналисты обратились к министру иностранных дел Валленбергу.

— Доктор Хедин перед своим отъездом в Германию уверил меня в том, что придерживается политики нейтралитета, — сказал Валленберг. — Его поездка целиком и полностью носит частный характер и предпринимается для того, чтобы ознакомиться с боевыми действиями, что необходимо для его книги, которая, вероятно, выйдет из печати к Рождеству.

Хедина, похоже, все это не очень интересовало. Он ездил вдоль линии Западного фронта, вооруженный блокнотом для зарисовок, фотокамерой и записной книжкой. Он побывал в госпиталях, интервьюировал французских военнопленных, разговаривал с людьми в занятой немцами Северной Франции, повидал разрушенные войной города и деревни, разговаривал с немецкими офицерами, попадал под артиллерийский и минометный обстрел, вникал в то, что такое окопная война, и съездил в оккупированную Бельгию.

Во всем, что Свен видел, он замечал немецкое превосходство-в организации, оружии, обучении солдат, мотивации и даже в полевой форме. Немецкая была серой, малозаметной, а французские солдаты по-прежнему были в старых мундирах: синий китель и ярко-красные бриджи.

Еще до отъезда из дома Хедин был уверен в том, что Германия победит в войне. И эта убежденность лишь укрепилась, когда ему довелось увидеть немецкую военную машину в действии. Для Германии он был просто идеальным фронтовым репортером.

В середине октября три шведские газеты одновременно опубликовали текст, который представлялся как частное письмо от Свена Хедина другу в Швеции. Письмо, которое было не более приватным, чем и сам «друг», которым оказался редактор «Афтонбладет» Сольман, вызвало заметную реакцию как в Швеции, так и за границей, особенно во Франции.

Оценка была не особо лестной для Хедина. Шведская «Блекингё лэнс тиднинген» («Краевая газета Блекингё») заметила: «Это письмо писал не швед, его писал немец».

Хедин взваливал всю ответственность за войну на государства Антанты. «Германия никогда бы не тронула ни одну деревню на французской земле и никогда бы не послала ни одну пулю через границу, если бы ее не принудили к этому против ее воли», — писал он. Утверждения газет о том, что немцы обращаются с французскими военнопленными жестоко, он полностью отвергал. «Я своей честью клянусь в том, что эти утверждения ложь. За линией огня жизни французов ничего не угрожает, насколько это в человеческих силах».

Он продолжал: «Мир никогда еще не сталкивался с подобной гекатомбой лавины лжи, как во время этой войны. Всех собак вешают на Германию, ее поливают ложью».

Датское правительство запретило статью, сочтя ее пристрастной. Во Франции тон комментариев варьировался от иронии до негодования. Газеты перепечатывали сообщения о решении датской цензуры. Председатель французского Географического общества, который лично награждал Хедина в 1903 году орденом командора Почетного легиона, опубликовал резкое открытое письмо Хедину в «Фигаро».

Хедин тем временем отдыхал на знаменитом бельгийском водном курорте Остенде. Элегантная набережная Остенде теперь была линией фронта. Море патрулировали британские миноносцы. Из окна своей комнаты в гостинице «Литораль» Хедин слышал пушечные выстрелы — это британские военные корабли обстреливали германские береговые позиции.