— Без вас я бы многого не сделал, — сказал Хедин. Он снабдил своих помощников провиантом на дорогу и отдал им всех лошадей, за исключением двух, которые были нужны ему самому. Парпи-бай получил в подарок револьвер и патроны.

От Синина до Пекина оставалось 1500 километров. Он выехал из города первого декабря.

Забрякал дверной звонок, слуга-китаец открыл и увидел худого молодого человека, загоревшего до цвета меди и с неухоженной бородой на лице, в пропыленной потрепанной одежде.

— Кого вам угодно? — спросил китаец по-русски.

— Господина Павлова, — ответил молодой человек и представился.

Слуга пошел докладывать. Павлов был поверенным в делах России в Пекине.

— Господин Хедин из Швеции.

— Проси, — сказал Павлов. Месяцем раньше он получил телеграмму из Санкт-Петербурга о скором приезде шведского исследователя. К его встрече все было готово. Один из покоев резиденции ждал гостя.

Пол был застелен редкостными коврами, стены обиты вышитым китайским шелком, в нишах стояли антикварные китайские вазы. У стены стояла удобная кровать, посередине комнаты — стол, который прогибался под тяжестью груды писем и пачек газет. Разительный контраст с обшарпанными китайскими постоялыми дворами, где Хедин ночевал последнее время.

Он почти три месяца добирался до Пекина — на целый месяц больше, чем рассчитывал. Свену временами казалось, что кто-то нарочно испытывает его терпение. Только на то, чтобы нанять верблюдов, он убил две недели. Хедин чувствовал, что по горло сыт путешествиями. Поэтому он оставил Ислам-бая медленно тащиться с багажом, а сам поспешил в Пекин, навстречу цивилизованной жизни.

Он уже десять месяцев как не имел ни весточки от родных и близких. Свен с жадностью накинулся на письма и газеты. Рекордсменом оказался папа Людвиг: со времени отъезда сына он написал ему более ста сорока длинных писем. Свен узнал все домашние новости, в том числе самую главную: его сестра Анна вышла замуж.

Среди прочих были письма от Рихтгофена с новогодними поздравлениями и пожеланиями и от Британского географического общества, председатель которого Джон Скотт-Келти сообщал, что общество выражает желание заслушать в Лондоне доклад Хедина.

На следующий день пришел портной-китаец снимать мерку — надо было подготовиться к выходу в свет. Хедин, сам того не ожидая, стал местной знаменитостью. Все хотели познакомиться с «тем самым Свеном Хедином». Деньги у Свена практически закончились, но Павлов предоставил ему кредит.

Через два дня фрак, сюртук и костюм были сшиты, и Хедин отправился с визитами к пекинским представителям Нидерландов, Франции, Германии, Великобритании и США. Его поздравляли с успешным завершением поездки, с любопытством расспрашивали. Секретарь германского представительства показал ему газету со статьей о Лобноре, которую Свен написал в Хотане в прошлом году.

Один званый ужин сменял другой. Казалось бы, после целого года, проведенного в пустынях и горах Центральной Азии, где он общался только с туркестанцами, Свен должен был получать кучу удовольствия от светской жизни. Но он чувствовал себя крайне неуютно, особенно с женщинами.

«Меня прекрасно принимают, но мне очень неловко с женщинами, я вздрагиваю, когда они до меня дотрагиваются; я совершенно утерял способность вести пустые беседы о высоких материях».

Хедина тянуло домой. Он ждал лишь прибытия Исламбая с багажом. Наконец пришло известие, что Ислам-бай добрался до Калгана, и Хедин смог назначить день отъезда. У него имелось три маршрута на выбор: через Тихий океан и Атлантику, Ванкувер и Нью-Йорк; через Индию и Суэц; через Монголию и Сибирь. Он выбрал последний.

Четырнадцатого мая он сел в запряженную ослами коляску и в сопровождении казака из русского представительства в Пекине выехал в Калган. Через четыре дня непрерывной тряски по плохой дороге он встретился с Ислам-баем. Одна нога у того была в гипсе — на Ислам-бая опрокинулась повозка с багажом.

«Мне надо было отослать его домой вместе с остальными еще в Синине», — подумал Хедин, у которого прежнее восхищение Ислам-баем переросло в раздражение. «Насколько он был хорош в необитаемых местах, настолько же он неловок с людьми. Он ненавидит китайцев, и из-за этого у меня были проблемы. И потом, просто очень трудно три года все время видеть одного и того же человека», — объяснил он миссионеру Ларссону, у которого остановился в Калгане.

От Калгана до Урги в Монголии (Улан-Батор на современных картах) тысяча километров. В пути Хедин заботился о своем пострадавшем слуге, в Улан-Баторе они расстались. Ислам-бай с русским почтовым курьером уехал домой в Ош. «Было горько расставаться с ним», — написал Хедин в своей книге о путешествии по Азии. На самом деле он скорее чувствовал облегчение, нежели сантименты.

Подгоняемый ностальгией, лишь с одной остановкой в Иркутске, он быстро проехал две тысячи километров до Канска, где в то время заканчивалась Транссибирская магистраль. Через девять дней, 14 марта, он вышел из поезда в Санкт-Петербурге.

Пятого мая царь Николай II дал ему аудиенцию в Царскосельском дворце. Император развернул большую карту и попросил Хедина показать на ней свой маршрут. Свену опять пришлось рассказывать о знаменитом переходе через пустыню Такла-Макан. Царь попросил Хедина держать его в курсе планов и пообещал помогать всеми средствами.

Прежде чем уезжать из Петербурга, Хедину надо было решить очень важную задачу: найти хороший дом для Джолдаша — собаки, которую он назвал именем прежнего Джолдаша, погибшего во время перехода через Такла-Макан. Новый пес верно следовал за Хедином более года, и, откровенно говоря, когда Хедин расставался с Джолдашем, то грустил куда больше, чем в случае с Ислам-баем.

Пароход «Нурдкустен» («Северный берег») подплывал к пристани на набережной Шеппсбрун. Прошло три года и семь месяцев после отъезда Хедина с родины, он проехал и прошел двадцать шесть тысяч километров и до последнего эре потратил тридцать пять тысяч крон.

Он помахал рукой встречающим. На пристани стояли отец, мать, брат, сестры, другие родственники, друзья. Милле Бруман среди них не было.

Прямо на пристани его атаковал репортер из «Стокгольмской ежедневной газеты». Позже они пробеседовали несколько часов, и Свен подробно рассказал о своих приключениях.

Вернувшись в редакцию, репортер написал: «Первое впечатление от личности доктора Хедина — это одухотворенность, энергия и сдержанная сила. Глядя на его жилистую крепкую фигуру и загорелое сильное лицо, начинаешь понимать, как он смог преодолеть препятствия и опасности, в изобилии встречавшиеся на пути».

В тот же день, когда «Стокгольмская ежедневная газета» опубликовала пространное интервью с «отважным исследователем», Хедин получил аудиенцию у короля Оскара II. Король прицепил к груди Хедина Рыцарский крест ордена Северной звезды.

Двумя днями позже Хедина пригласил на ужин в отель «Феникс» аэронавт Андре, который собирался лететь на воздушном шаре «Орел» к Северному полюсу. А еще через два дня Хедин провожал Андре на перроне стокгольмского вокзала. Инженер уезжал в Гётеборг и оттуда должен был отплыть на Шпицберген, где был намечен старт.

Андре стоял на платформе с огромной охапкой красных роз. «Он настоящий герой, прямой, решительный, мужественный и волевой, — подумал Хедин, не скупившийся на броские шаблоны, когда описывал выдающихся людей. — Пусть ему повезет».

Но экспедицию Андре постигла неудача. Он и его спутники замерзли во льдах.

Проводив Андре, Хедин отправился на торжественный ужин по поводу открытия Международной выставки искусств и ремесел в Юргордене. Когда официальные тосты были произнесены, Хедина попросили подойти к королю Оскару II, который встал из-за королевского стола и вышел на середину зала.

Протрубили фанфары. Король поднял бокал — шум утих.