С ненавистью вспомнил своих работодателей — те так и не показали лицо. Боялись показать или... не имели лица? Такой странный запах в последние дни. У волчьей половины он вызывал лишь смутную тревогу, а Мартиков пытался анализировать. Запах чувствовался везде, из чего можно было заключить, что нечто разлито в воздухе, как газ, как испарения. Очень тонкий запах, и только наделенные звериным нюхом чуют его.

Ну вот — опять гром. И зарниц не видно, наверное, еще за чертой города или даже дальше — у шоссе. Неудачно. Впрочем, может, еще повезет, главное — чтобы дичь явилась вовремя.

По улице прошаркали шаги, мелькнул свет фонаря. Нет, не тот. Шли человек пять. Переговаривались тихо, вполголоса. В последнее время оживленного говора и песен почти не стало, и даже к костру спускались, чтобы разогреть пищу, после чего сразу убирались угрюмо к себе в квартиры. И, отправляясь на улицу, почти все брали с собой оружие. Кастеты, фомки и гаечные ключи оттягивали карманы своих робких хозяев.

В кромешной тьме активно плодились воры и грабители, а также маньяки всех мастей. Их ловили, сажали, но они как ниоткуда появлялись снова и снова. Мартиков вжался в тень, и без того удивительно черную, и пропустил идущих. Лучи фонарей шарили из стороны в сторону.

— Что там гремит?

— Стреляют, может?

Завернули во двор на той стороне улицы. Рядом загавкали собаки, раздалась заковыристая ругань, и в лунный свет выскочили сразу штук пять бездомных псов. Слаженно двигаясь, побежали вниз по улице, удивительно похожие один на другого.

Громыхнуло ближе. Резко, как сухая ветка хрустнула. Вдоль Школьной проехалась машина с включенным дальним светом. Лучи фар ополоснули грязный пыльный тротуар, сгорбленные деревья. Плохо видно, но, кажется, машина полна людей — вон как просела на рессорах. Прокатилась мимо, тарахтя двигателем.

А потом нюх донес важную весть — шла дичь. Мартиков уже дважды прослеживал маршруты этого человека и накрепко запомнил его запах — характерный, индивидуальный и неповторимый, как лицо или отпечатки пальцев. Так что о приближении Влада Сергеева он знал еще до того, как тот миновал «Кастанеду», расположенную в двух кварталах от дома.

Мартиков присел, напружинился и в широком оскале обнажил четырехсантиметровые клыки.

Темная фигура с ярким глазом фонарика поравнялась со входом во двор — подворотней не пошел, хотя там ближе. Все так, как и предполагал Павел Константинович.

От идущего исходил легкий запах тревоги и зарождающегося страха. Неуютно ему было на этой темной улице. Сделав еще с десяток шагов и светя фонарем прямо перед собой, чтобы обойти изрытый колдобинами асфальт, Сергеев поравнялся с замершим Мартиковым. А потом, что-то почувствовав, повернулся и посветил прямо на него.

В луче света Павел Константинович окаменел. Окаменел и Влад, глядя на пригвожденного фонарем к земле мохнатого желтоглазого оборотня. Опомнившийся быстрее Павел Константинович оттолкнулся мощными задними лапами и начал совершать красивый прыжок, в финале которого Влад должен был упасть, сбитый массивным телом полуволка. Зрачки его дико отсвечивали зеленым.

Грохнуло! Да так близко, словно стреляли в самого Мартикова. Инстинктивно он шарахнулся в сторону, и изящный прыжок завершился безобразным падением на бок.

Перепуганный стрельбой и видом чудовища, Влад наконец опомнился и заорал, точь-в-точь повторяя крик своего недавнего респондента:

— ВОЛК!! ЗДЕСЬ ВОЛК!!!

С улицы бежали какие-то люди — свет фонарей наплывал девятым валом, дергался, хаотически высвечивая похожие на причудливых химер фрагменты детской площадки.

— Здесь! Здесь!! — вопил журналист.

— Ты! — заорали из тьмы. — В сторону! Счас я его шлепну!!

Сергеев шарахнулся подальше от поднимающегося Мартикова, и тут же ночь разорвала беспорядочная стрельба. Увлекшиеся охотники палили вовсю, не заботясь даже о том, что могут зацепить спасаемого. Одна пуля просвистела в опасной близости от уха Влада, жужжа, как разогнанный до сверзвуковой скорости шмель. Две другие скользнули по спине оборотня и срезали шерсть, оставив аккуратные, чисто выбритые дорожки. Все еще заполошно крича, Влад кинулся на землю и зажмурил глаза, а когда открыл, оборотень стоял прямо над ним.

И смотрел. Желтые его звериные глаза светились отнюдь не звериным умом и сообразительностью. И тоской.

Одна из пуль пробила навылет корявую переднюю лапу оборотня.

— Попал в него! Попал! — заорали среди стрелков.

Влад опять лежал лицом вниз и вжимался в холодный асфальт. Его не волновало, кто в кого стреляет, хотелось лишь поскорей выбраться из зоны огня.

Павел Константинович протяжно завыл от резкой боли и на трех лапах припустил вниз по улице, спасая свою мохнатую шкуру. С пораненной лапы срывались крупные капли темно-красной крови и обильно орошали асфальт. Стрелки что-то орали, наводили, приказывали, но все это тонуло в громогласной канонаде.

На первые трупы собак он наткнулся уже квартал спустя. Команда, зачищающая улицу, сейчас выкуривала оставшихся в живых псов из соседнего двора. Животные выли на разные голоса, и смысл этих воплей был предельно ясен: «Пощады, пощады!» Но четвероногих в плен не брали — с грохотом выстрелов оборвались жизни ищущих спасения мохнатых беглецов.

Охотники запрудили весь город, то и дело Мартиков натыкался на группы стрелков, и те, видя крупную мохнатую тварь, тут же открывали огонь. Спасаясь, он бежал все дальше и дальше, все сильнее забирая к востоку. Была мысль прорваться к речке и схорониться там в прибрежных зарослях, но ее он отмел, как явно неудачную. Заросли были любимым местом пребывания дворовых собак.

Можно было пересечь «черепашку» и найти убежище в Нижнем городе, где не было этих открытых всем ветрам строгих и прямых проспектов. Но на «черепашке» стоял патруль, выглядящий на этом бревенчатом, словно взятом из сказок, мостике подобно многоногому, ощетинившемуся сотней шипов и клыков дракону. Глаза-фонари шарили по мутной воде и ловили случайные цели на берегу. Тут же лежало трое собак, издырявленных до состояния решета, — патрулю явно было скучно. Из-за реки доносилась отдаленная канонада, и ветер приносил запах пороха.

Мартиков развернулся и побежал обратно, по Верхнемоложской. На трех лапах бежалось медленно, и он, стиснув челюсти, опустил четвертую и ступал на нее, вздрагивая от резких уколов боли.

Стрельба слегка отдалилась, здесь охотники уже прошли, оставив за собой стреляные, остро пахнущие гарью гильзы и расстрелянных животных, некоторые из которых были еще живы, лежали на боку и дышали все реже и реже.

На перекрестке Школьной со Стачникова он нарвался на патруль.

Задыхаясь, на подкашивающихся лапах, полуволк кинулся в противоположный двор, где, не мешкая, заскочил в один из темных подъездов. Четверо стрелков осторожно вошли на прилегающую к подъезду площадку. Фонари цепко шарили вокруг, высвечивали отдельные предметы с потусторонней ясностью, как на фотовспышке.

— Где он? — спросил один из загонщиков. — Двор глухой!

— В подъезд не мог заскочить?

— Не, это ж собаки... Стой, там и вправду кто-то есть.

Луч света поднялся от земли и уставился в темное ободранное нутро подъезда, которое в этом освещении выглядело на редкость непривлекательно. В глубину, где затаился Мартиков, свет не проникал. Охотник осторожно подошел к дверям подъезда, подумав, крикнул:

— Эй, тут кто есть?

Мартиков напрягся и, придя во временное согласие с губами и языком, с усилием выдавил:

— Я...

— А, черт! Да это бомж какой-то! — донеслось снизу. — Лыка не вяжет.

Снаружи закричали в том смысле, что раз так, то пора выходить из двора и заниматься насущными делами, благо еще много по городу бегает мохнатых-блохастых.

Ушли. До самого утра Павел Константинович Мартиков просидел там, где нашел спасение, — на лестничной клетке. С первыми лучами зари дверь площадкой выше открылась — и из нее появилась древняя сморщенная бабка с неизменными оцинкованными ведрами — как и многие в городе, собралась спозаранку за водой. Увидев полуволка, вскрикнула, но Мартиков тут же осадил ее, глухо рыкнув: