Фабриция умерла перед рассветом. Сибилла завернула ее тело в простыню, и двое мужчин перенесли его в гондолу.
– Сбросьте ее в канал или лагуну где-нибудь подальше отсюда, – распорядилась ведьма. – Будьте осторожны.
Шли часы, а мужчины все не возвращались. Над городом плыл заунывный колокольный звон, и нескольку раз где-то поблизости раздавались плач и стенания, а однажды до нас донеслось жалобное мяуканье кошки. А мы с Сибиллой были заняты тем, что прятали свои драгоценности и самые ценные вещи. Вскоре, однако, ведьма настолько ослабела, что уже не могла стоять на ногах и прилегла, дрожа от озноба. Мне не хотелось ухаживать за нею, но выходить на улицу мне хотелось еще меньше. Там теперь непрерывно звучали плач и крики. Все случилось очень быстро. Только вчера Басси вернулся с рынка и сообщил, что в городе ходят упорные слухи о том, что чума вернулась вновь. Сибилла сказала мне, чтобы утром я не разносила посылки и не ходила в бордель, а осталась дома. Я с радостью согласилась, потому что жара стояла просто невероятная, и я с удовольствием предвкушала вечер в своей спальне, который собиралась провести за книгами. И вот костлявая девственница мертва, а Сибилла заболела. Как такое могло произойти? Неужели у нее нет заклинаний, способных отогнать чуму?
– Дай мне воды… – прохрипела Сибилла. Я подала ей чашку, но при этом старательно закрывала нос и рот рукавом. – Помоги мне…
Она попыталась сесть. Мне не хотелось прикасаться к ней. Странные черные пятна обезобразили ее лицо, и я заметила багровую опухоль у нее на шее, под самым ухом. Я поднесла чашку к ее губам, и она сделала маленький глоток, а потом закашлялась. Я попятилась, старательно отворачивая лицо.
– Дягиль в вине… и пожуй зубок чеснока, – прохрипела она, когда приступ кашля прекратился. – Они еще не вернулись?
Я покачала головой и отступила на шаг. Она тяжело вздохнула и легла. Я же вышла в сад на жаркий солнечный свет и стала мять в руках травы, вдыхая их аромат. Отовсюду доносился звон колоколов. Мне было очень страшно, и я заплакала. Мне не хотелось умирать.
Солнце стояло в зените, когда кто-то забарабанил в нашу входную дверь. Служанки разбежались еще ночью, так что в доме оставались лишь я да умирающая ведьма. Пришлось идти открывать, что я и сделала с большой неохотой.
Снаружи стоял чумной доктор. Он стучал в дверь концом длинного кривого посоха. На нем был черный, пропитанный парафином халат, ниспадавший на высокие кожаные сапоги, широкополая шляпа и белая маска с длинным кривым носом-клювом. Вместо глаз у него на солнце сверкали стекляшки. За его спиной маячили двое грязных типов, прикрывавшие лица какими-то тряпками. Они волокли тележку, на которой были свалены трупы, и над ними с жужжанием вились мухи. Тела были обнажены, и жуткая груда являла собой отвратительное нагромождение торчащих рук, ног, спин и ягодиц. На самом верху лежал мужчина с огромным животом. Пока я в растерянности смотрела на него, он вдруг застонал и попытался приподнять голову, и один из труповозов отшвырнул его обратно ударом дубинки.
Толстяком был Басси, наш повар. Я не могла оторвать от него глаз, машинально подмечая распухшие бубоны[123] на шее, в паху и под мышками, и темные пятна, похожие на синяки, усеивающие его огромный вздувшийся живот.
– В вашем доме чума, – глухо прозвучал из-под маски голос доктора. – Вытаскивайте сюда своих мертвецов.
– Здесь нет никакой чумы. Ступайте прочь!
– У двоих ваших слуг обнаружены ее симптомы. Все белье и одежда должны быть сожжены, а дом – заколочен. Вас и всех остальных, кто живет здесь, отвезут на Лазаретто, остров, где вы проведете сорок дней и сорок ночей. Если вы останетесь живы, вам будет дозволено вернуться в Венецию.
– Вот только возвращаются очень немногие, – злорадно оскалился один из труповозов.
Я попыталась остановить его, но доктор оттолкнул меня в сторону и вошел в дом. Санитары последовали за ним, срывая со стен бесценные гобелены и занавески, сваливая в общую кучу подушки и постельное белье и выбрасывая их на улицу. Я плакала, глядя на свои новые бархатные платья и батистовые ночные сорочки, вылетавшие в окно. А потом доктор обнаружил Сибиллу, стонавшую и метавшуюся в жару в своей постели. Резким окриком он подозвал к себе санитаров, и они снесли старуху вниз.
– Это не чума, – взмолилась я. – У нее обычная лихорадка. Завтра ей станет лучше.
Доктор не удостоил меня ответа. Лицо его под маской оставалось совершенно невозмутимым, пока он смотрел, как санитары поджигают наше постельное белье и одежду. Задыхаясь, я вбежала обратно в дом и схватила сумочку Сибиллы, ее шаль и буханку хлеба из кухни. На большее у меня уже не было времени – санитары вошли вслед за мной, готовясь увести меня силой. Сибиллу швырнули на груду трупов рядом с ее стонущим поваром Басси, а нашу входную дверь крест-накрест заколотили досками. Я побрела, спотыкаясь и плача, вслед за тележкой, которую труповозы тащили по узким улочкам и арочным мостам в сторону лагуны. Все дома и гостиницы были заперты, витрины всех магазинов наглухо закрыты ставнями. На всех площадях чадили костры, и воздух стал оранжевым от дыма. Санитары то и дело звонили в колокольчик, крича:
– Corpi morti, corpi morti![124]
Из каждой узкой calle доносился один и тот же крик, и его подхватывал звон бесчисленных колокольчиков.
На площади Сан-Марко пылал огромный костер. Среди тканей и торговых товаров я заметила тушки освежеванных кошек и собак, насаженных на палки. Повсюду в небо вздымались клубы черного дыма, и в воздухе стоял тошнотворный запах горелой плоти. Трупы лежали штабелями. Жители, преклонив колена и заламывая руки, взывали к небесам. Священник в черной сутане неразборчиво бормотал молитву.
Часы на башне Torre dell’Orologio[125] начали отбивать время.
Один.
Два.
Три.
Четыре.
Пять.
Шесть.
Семь.
Восемь.
Девять.
Десять.
Одиннадцать.
Двенадцать.
Каждый удар приближал очередной миг моей жизни, и с каждым же ударом он навсегда уходил в прошлое. Мне казалось, что я падаю в черную бездонную пропасть безумия и отчаяния. Дым душил меня. Мне нечем было дышать. В ушах шумела кровь.
Из оранжевой пелены неуверенной походкой вывалился какой-то молодой человек. Его богатый бархатный камзол был местами порван и пребывал в беспорядке, на привлекательном лице слезы прочертили грязные дорожки. Он увидел меня, и глаза его расширились в узнавании.
– Ты! Это ты во всем виновата! Ты прокляла меня. Ведьма! Шлюха!
Молодой человек набросился на меня и сбил с ног, а потом ударил в лицо с такой силой, что из носа у меня брызнула кровь. Я ощутила на языке ее странный металлический привкус. Он ударил меня снова и выбил мне зуб.
Никто не спешил прийти мне на помощь. Он мог сесть на меня верхом и превратить мое лицо в кровавую бесформенную кашу, если бы Сибилла каким-то чудом не нашла в себе сил соскользнуть с тележки, упав на колени рядом с нею. С трудом выпрямившись, она, спотыкаясь, заковыляла ко мне на полусогнутых ногах, выставив руки перед собой. С развевающимися седыми космами, искаженным от боли лицом и расширенными от лихорадки зрачками она выглядела в точности как злая колдунья из сказки.
Молодой вельможа застонал от ужаса и отшатнулся от меня. Сибилла вытянула к нему руку, сложив пальцы в знаке дьявольских рожек, и нараспев произнесла несколько слов на незнакомом языке. Молодой человек в ужасе бросился бежать через площадь, налетел на кучу трупов, споткнулся и едва не упал. Я с трудом встала на ноги и подбежала к Сибилле, едва успев подхватить ее на руки. Вокруг собирались люди и тыкали в нас пальцами.
– Это же Старая Сибилла, – выкрикнул кто-то. – И ее ученица с нею.
– Он сказал, что она прокляла нас.