Здание Центрального музея Великой Отечественной войны представляло собой яркий пример того, что все надо строить в свое время. Задуманное и спроектированное в ту эпоху, которую мои родители называли «брежневской», построено оно было, когда над страной уже вовсю дул «ветер перемен». Жители района энергично протестовали против «облагораживания» Поклонной горы. Бабуля с упоением рассказывала о времени, когда Поклонку еще не срыли и она возвышалась над Можайским шоссе. Копоть и гарь оставались внизу, где проходила магистраль, а наверху были липовые аллеи, высаженные во время весенних субботников жителями близлежащих домов.

Зимой здесь прокладывались лыжные трассы, а летом компании устраивали пикники. Это был цивилизованный лесок, маленький зеленый оазис почти в самом центре города.

Протесты жителей не увенчались успехом. Экскаваторы срыли гору, оставив лишь маленький холмик (наверное, чтобы не менять название, а то вроде как «гора» — а никакой горы не осталось). Мы в детстве, а до нас мои родители в их детстве, а еще до этого — многочисленные поколения, чье детство прошло в этом районе, были твердо уверены, что именно на этом холмике стоял Наполеон Бонапарт, ожидая ключи от Москвы. Ключей он не дождался, зато посмотрел на пожар, уничтоживший большую часть города. Впрочем… Горожане отстроили его заново. Есть такая особенность у больших городов — всякий раз отстраиваться заново. Я как-то раз взяла в прокате диск с фильмом «Страсти по Андрею», рекомендованный мне Добрыней. Фильм меня потряс. Особенно эпизод с пытаемым монахом, когда он спокойно так, зная, что через минуту ему в рот зальют расплавленный свинец, говорил: «Вы все равно уйдете, а мы опять все отстроим…»

Впрочем, я отвлеклась. После того, как гору срыли (предварительно спилив чудесные липовые аллеи), получившееся пространство обложили каменными плитами, построили фонтаны, подсвечивающиеся вечерами жутковатым красным цветом, и возвели монументальное, помпезное, неуютное и некрасивое здание. Перед зданием водрузили стелу, переплюнувшую даже «женщину с бомбой», что у развилки Кутузовки с Большой Дорогомиловской. По замыслу автора стелы, на высоте ста двадцати двух метров от земли должна была парить богиня победы Ника, вокруг нее — поющие ангелы. Идея хорошая; Ника, как нам известно из древнегреческих легенд, была крылатой, стало быть, больше не ходила, а летала. Однако ж воплощенная в камне и металле композиция производила издалека странное впечатление: более всего она напоминала жука, пришпиленного булавкой. Но стела — это было еще не самое страшное. Гораздо хуже был памятник в виде длинной очереди людей — дар городу от популярного скульптора. Злые языки, коих на проспекте проживало немало, утверждали, что он пытался подарить этот памятник Израилю, чтобы его установили около Стены плача. Дипломатичные израильтяне вежливо поблагодарили и… отказались. Сначала памятник поставили там же, где и красные фонтаны, но довольно скоро перенесли, спрятав его за зданием музея. Поговаривали, что с протестом выступили жильцы тех квартир, чьи окна выходили на Поклонную гору. Видеть ЭТО каждый день из окна — тяжелое испытание даже для крепкой нервной системы. Другая версия переноса памятника гласила, что, дескать, из-за него было много аварий. Неподготовленные водители, завидев скульптурную композицию, в ужасе били по тормозам.

Теперь он находился в таком месте, откуда его не было видно ни из окон, ни с дороги. От переноса памятник, однако же, своих пугающих свойств не растерял — когда зазевавшиеся туристы заворачивали за угол здания музея, их там ждал сюрприз. Поэтому, особенно в жаркие летние дни, неподалеку от монумента постоянно дежурила «скорая», дабы успеть оказать первую помощь гражданам со слабым сердцем. И только относительно недавно от памятника появилась существенная польза — уже несколько голливудских десантов высаживалось на Поклонке для съемок фильмов ужасов. Статистов набирали из жителей окрестных домов, платили хорошо, поэтому желающих было всегда много. Я тоже как-то раз приняла участие в подобном мероприятии, а заодно поинтересовалась, чем так полюбилось это место кинематографистам из далекой Америки.

«Васья, понимаешь, это большая экономия бюджета. Не надо дорогих декораций, — объяснил мне оператор Боб, когда мы с ним пили пиво в летнем кафе около фонтанов. — Здесь все отлично придумано — кровавые фонтаны, а та скульптура… — Он мечтательно закатил глаза. — Если бы это придумал я… Да за такой эскиз можно было бы получить кучу денег».

В данную минуту в сторону памятника бежал Чарли. Мы с хозяйкой быстро шли за ним, временами переходя на бег и выкрикивая «Чарли, Чарли». Пес не особо напрягался, но дистанцию держал примерно метров сто пятьдесят.

— Надо его поймать, — озабоченно сказала хозяйка. — Он запросто может через проспект побежать.

Мы прибавили шагу, Чарли тоже. Между нами по-прежнему были все те же сто пятьдесят метров, и ни сантиметром меньше. Добежав до памятника, Чарли совершенно не испугался, беззаботно задрал ногу, искоса посмотрел в нашу сторону и побежал к проспекту.

— Я знаю, куда он теперь побежит, — схватилась за сердце хозяйка. — Один раз мы его водили на ту сторону. Он к переходу побежал… А там собаки…

Подземный переход приблизительно на середине Поклонной горы существовал уже давно. «Та сторона», которой так боялась Чарлина хозяйка, примыкала к железной дороге (белорусское направление). Когда-то, «давным-давно», как рассказывала моя бабушка, на «той стороне» был яблоневый сад. Когда спиливали липовые аллеи и срывали Поклонку, яблоневому саду каким-то чудом удалось уцелеть. Ненадолго, на каких-то полтора десятка лет, после чего вдруг выяснилось, что проводить линию метро в сторону Давыдково подземным способом городу накладно. Быстро был сделан новый проект, сильно удешевляющий строительство, но не оставивший от яблоневого сада ни одного деревца.

Метро построили, огородили забором. Но, как это часто бывает, «ничейную» землю быстро обжили стаи бездомных собак.

— Его уже однажды там подрали сильно… — Хозяйка из последних сил старалась бежать и говорить. — Неделю отлеживался, ухо порвали, холку потрепали… Но все равно туда прется… девочки у них там, видать, духовитые…

Вдруг она задышала так тяжело, что я испугалась и предложила:

— Вы мне поводок и ошейник дайте, я вперед побегу.

— Держи, — она устало сунула мне в руки поводок. — Я постою, немного отдышусь, а то сердце прихватывает.

Чарли сидел у перехода и задумчиво смотрел на звезды. Немного поодаль стоял мужчина, в котором даже на расстоянии в пятьдесят метров можно было опознать сотрудника Службы безопасности. Я мысленно похвалила себя за то, что оказалась совсем неплохим аналитиком. Я так и думала, что они будут поджидать меня у подземных переходов. Вот интересно, они до самой МКАД стоят? Я остановилась — подождать, когда меня догонит хозяйка Чарли. Теперь, даже если у них есть ориентировка и моя фотография, он вряд ли обратит на меня особое внимание. Они привыкли действовать в рамках поставленной задачи. Так, к примеру, вот этот, что сторожит подземный переход, особое внимание будет уделять одиноким женщинам. Две женщины, пытающиеся поймать убежавшего сеттера, уже в ориентировку не вписываются.

Тут Чарли на минутку отвлекся от созерцания звездного неба и обнаружил, что мы совсем близко. Он немедленно вскочил, задорно пролаял что-то издевательское и бросился в подземный переход.

— Перехватите его, — крикнула я дежурящему сотруднику, на бегу размахивая поводком, — мы его уже сорок минут поймать не можем.

Мужчина даже не тронулся с места. Потому что в его задачу входило поймать меня, а собака… Собак пусть ловят другие. Мы с хозяйкой тяжелой трусцой пробежали мимо эсбэшника и спустились в подземный переход. Чарли в переходе не было видно, но, судя по доносившимся издалека звукам, он уже вторгся на чужую территорию.

— Дерут, — охнула Чарлина хозяйка, и мы вновь перешли на галоп.