Какое-то время о ЦДЭ не было ни слуху ни духу. Даже пикетировавшие центры сумасшедшие старушки слегка подустали и переключились на другой, непосредственно затрагивающий их интересы скандал — через две недели после возмутительной телепередачи как по заказу объявил себя банкротом один из самых крупных негосударственных пенсионных фондов. Поскольку это был далеко не первый случай в историк страны, когда у большого числа граждан отбирались честно заработанные или накопленные деньги, думалось, что и на этот раз все пройдет гладко. Ну побунтуют немного пенсионеры, ну дадут им какую-нибудь компенсацию в размере, скажем, десяти процентов от лежавшей на счету суммы. Однако ж между прошлыми случаями и теперешним имелась одна существенная разница. Нынешние вкладчики, враз лишившиеся своих накоплений, были людьми, чья молодость пришлась на бурные годы перестройки и становления капитализма в России. Эти люди не страдали пиететом перед властью, не боялись репрессий и четко понимали, что за свои интересы надо бороться. Посыпалась волна судебных исков, глава обанкротившегося фонда попытался выехать за границу, но был задержан в аэропорту, доставлен в прокуратуру, откуда после пятичасового допроса был отпущен под подписку о невыезде.

Пока банкир отсиживался на даче, разъяренные вкладчики пикетировали шоссе (в сам дачный поселок их не пускали наряды милиции, пытавшиеся не допустить самосуда)… В воздухе пахло если не революцией, то, по крайней мере, социальным бунтом и отставкой премьера. На этом фоне совершенно незамеченной прошла новость о самоубийстве девятнадцатилетней девушки. Тем более что девушка проживала в небольшом городке N., не была отличницей учебы или победительницей местного конкурса красоты. Незаметная при жизни, после смерти она удостоилась лишь пары абзацев в колонке криминальной хроники.

Удивительно, но очень долго никто не обращал внимания на периодически появляющиеся сообщения о фактах внезапных самоубийств и несчастных случаев. Может быть, потому, что жертвы не имели между собой ничего общего. Они жили в разных городах, принадлежали к различным социальным группам, среди них были как мужчины, так и женщины, да и возрастной разброс был широк — от восемнадцати до семидесяти лет.

Тем временем процесс против руководства пенсионного фонда потихоньку набирал обороты. Экс-глава фонда нанял самого модного адвоката, но среди потерпевших тоже были не лыком шитые люди, поэтому самому модному и дорогому адвокату предстояло сразиться со своими опытными и лишь ненамного более дешевыми коллегами.

Газеты тут же окрестили это судебное разбирательство — «процессом века». Раз в неделю появлялись аналитические статьи, авторы которых взвешивали шансы самого модного адвоката добиться оправдательного приговора для своего клиента. Защитника сравнивали с Плевако, Перри Мейсоном и другими знаменитыми адвокатами, как реальными, так и вымышленными. В первый день судебного заседания район «Дорогомилово» во избежание беспорядков был оцеплен милицией. Проехать на Студенческую улицу, где раньше действительно находился студгородок, можно было лишь тем, кто был занесен в базу жильцов этого ныне престижного района столицы. Пятиэтажки там давно снесли, жителей снесенных домов выселили в Новоподмышкино, а здесь вырос суперэлитный квартал малоэтажной застройки. Люди, инвестировавшие деньги в этот проект, не желали обитать в монолитных 25-этажных муравейниках. А главное архитектурное управление г. Москвы поставило перед архитекторами, проектировавшими комплекс, еще одно ограничение: вновь построенные дома не должны были «выглядывать из-за плеч» исторических построек Кутузовского проспекта. Архитекторы постарались, взяв за образец один из пригородов Сиэтла — Бельвью. Через год на месте бывшего студенческого городка выросли трехэтажные домики в непривычном для русского глаза колониальном стиле. Обитателей окружавших студгородок пятиэтажек выселили за пределы МКАД. Судьба вьетнамцев, населявших в последние двадцать лет бывшие общежития горного института, так и осталась неизвестной. Куда они подевались, никто не знал. Подевались, и все тут.

Инвесторы денег на постройку не пожалели, и райончик получился просто загляденье. Дорогой, но очень миленький. Название долго искать не пришлось, как же называться такому кварталу, как не «Дорогомилово» — название хорошее, проверенное временем. Въезд и вход в новоиспеченное «Дорогомилово» осуществлялся по индивидуальным биометрическим пропускам. А если кому из жителей вдруг приходило в голову устроить вечеринку, то гостей впускали строго по спискам.

Единственной ложкой дегтя в медовом существовании жильцов элитного квартала было здание районного суда, построенное в незапамятные времена и удивительным образом сохранившееся, хотя на памятник архитектуры оно совершенно не тянуло. Почему это произошло, никто не знал, но здание суда торчало по соседству с колониальными домиками, как гнилой зуб среди белоснежных протезов. Дорогомиловцы неоднократно пытались добиться сноса здания, но все их петиции таинственным образом исчезали в недрах начальственных кабинетов, и районная Фемида продолжала вершить правосудие в двадцати метрах от элитного квартала.

По счастью, судебных дел было немного, и постепенно жители «Дорогомилова» привыкли к тому, что периодически к неказистому зданию подъезжают машины с зарешеченными окнами. Из машин вооруженные милиционеры выводят граждан в наручниках и все вместе скрываются в коридорах суда. После заседания граждане либо объявлялись невиновными и покидали присутственное место без наручников и с гордо поднятой головой, либо все те же милиционеры отвозили их обратно в тюрьму. При любом исходе покой жильцов квартала «Дорогомилово» не нарушался. Никто из осужденных не предпринимал попытку бежать, никто из освободившихся не рвался вновь попасть в лапы правоохранительных органов. Со временем посетители суда стали даже чем-то вроде местной достопримечательности. Ведь невозможно в полной мере ощутить свое благополучие, если не с чем сравнивать. А тут прямо под боком «Нью-Йорк — город контрастов».

Сложившееся равновесие рухнуло в день первого заседания по делу обанкротившегося фонда. С утра жильцам пришлось пробираться на своих машинах сквозь плотную толпу журналистов и любопытствующих, что не могло не вызывать раздражения. Солидные «бентли» и шустрые «феррари» и «мазератти» ползли медленно, потому что столпившиеся вокруг здания суда люди не обращали на них никакого внимания, а если и замечали вдруг сигналящий автомобиль, то дорогу уступали крайне неохотно. Ведь стоило кому-либо из журналистов сойти с удобного для обзора места, туда немедленно устремлялись коллеги. Один ретивый репортер даже залез на фонарный столб, пытаясь сделать снимки через открытое окно. Репортера быстро сняли, окно закрыли.

Первый день процесса не принес никаких сенсаций. Второй, впрочем, тоже. Сенсация появилась только на третий день — и к слушаемому делу не имела никакого отношения.

Некто Михаил Петров, обозреватель провинциальной газеты «N-ский вестник», находясь в отпуске, заехал в Москву навестить родственников. Так вышло, что время визита Петрова совпало с началом процесса над экс-главой пенсионного фонда. Шустрый Петров, в чьем основном ведении была колонка криминальных новостей, немедленно связался с главным редактором и быстренько переоформил отпуск в командировку. Правда, главред выдвинул условие: если в первые пять дней процесса ничего эксклюзивного Петрову добыть не удастся, то командировка заканчивается и Петров должен вернуться в город N., так как бюджет не резиновый и долго сидеть в Москве за счет редакции никому не дозволяется. Первые два дня оказались не слишком урожайными. Петрову удалось взять интервью у трех клиентов фонда. Материал с фотографиями был немедленно передан в редакцию. Наутро «N-ский вестник» вышел с заголовком «Мы не хотели в старости собирать бутылки». На следующий день провинциальный журналист сфотографировал элитный комплекс «Дорогомилово» и переговорил с тамошним охранником. Материал, сочиненный в результате данных действий, имел большой успех. Умело педалируя нелюбовь регионов к столице, Петров бойко обозначил проблему «Они в этот фонд деньги не вкладывали». Под гневным определением «они» подразумевались жители элитного поселка. Главный лично написал Петрову благодарственное письмо и пообещал продлевать командировку вплоть до вынесения судом окончательного вердикта. Однако на третий день по требованию адвокатов защиты слушания перевели в закрытый режим. Веского повода далее торчать в Москве у Петрова не осталось.