Мишка вышел на перрон.

Проходя мимо ларька, остановился. За стеклом на тарелочках лежали высохшие бутерброды с колбасой, голландский сыр, нарезанный тонкими, как стружка, ломтиками, румяные пирожки с мясом. Все это было накрыто прозрачной бумагой. Мишка невольно проглотил слюну. В животе заурчало. Только теперь он нестерпимо почувствовал голод — ведь целый день ничего не ел.

Он приблизился к витрине, стал изучать цены. Да, много можно было накупить бутербродов на те деньги, которые он проиграл Леньке…

Продавщица вопросительно посмотрела на Мишку, и он, смутившись, отошел, боясь, как бы и она не подняла шума.

Тут его внимание привлекла собака. Она бежала рысцой, с деловито-серьезным видом обнюхивая землю, тщательно обследовала углы ларька, нашла колбасную кожуру, съела и закружилась на месте, надеясь найти еще что-либо. Мишка с грустью следил за ней, ему почему-то стало жаль ее, и он, сложив губы трубочкой, чмокнул. Собака вильнула хвостом, подняла на Мишку добрые, просящие глаза. Но, увидев мальчишку, насторожилась, отошла подальше, опустила голову и побежала прочь. Мишка вздохнул и поплелся по перрону.

Прибыл рабочий поезд. Из него вышло совсем немного пассажиров и еще меньше село. Мишка юркнул мимо проводника. В полупустом вагоне он забился в уголок, стал думать: «Хоть бы скорее отправление, а то вдруг наскочит ревизор, станет билеты проверять и высадит».

Поезд наконец тронулся, побежали назад огни, застучали колеса на стрелках, несколько раз из стороны в сторону качнуло вагон, промелькнул красный глаз светофора, и поплыла за окном сплошная черная ночь. Сердце у Мишки сжалось, но он решил не сдаваться, домой все равно не вернется… «Как-нибудь до весны дотяну, — думал он, — а там продам пальто, шапку — и проживу… Сегодня переспать можно и в вагоне — тепло. Под полку заберусь… Только вот дурак я — не поел как следует дома, есть хочется…» И вдруг как-то сразу нахлынули мысли о доме. Что там теперь делается? Мать, наверное, уже обегала всех соседей, спрашивала про Мишку и, ничего не узнав, сидит дома, плачет. А может, махнула рукой и сказала: «Пусть, как знает… Намучилась я с ним по горло…» И теперь с Настей едят горячий вкусный борщ…

Мерный перестук колес, словно сочувствовал ему, дружелюбно поддакивал. Мишке стало грустно.

Мишка тряхнул головой, выпрямился. Нет, плакать он не будет. Он посмотрел в черное окно. Там мелькали столбы, деревья и бежали назад какие-то полосы. Мишка прилип к холодному стеклу лбом, стараясь определить место. Но за окном было темным-темно и, казалось, будто тянется сплошной лес.

Вдали показались огни: поезд подходил к городу. Мишка заволновался — кончилось путешествие, что делать дальше?

Поезд остановился у ярко освещенного вокзала. Мишка не решился выйти из вагона, забился в уголок.

Свет в вагоне погас, на скамьи и стены легли причудливой формы блики от электрических фонарей на перроне.

Мишка уселся поудобнее и, чтобы ни о чем не думать, решил уснуть. Но в этот момент поезд резко рванулся, и вокзальные огни поплыли в обратную сторону. Состав выталкивали на запасный путь. Здесь фонарей не было, темнота полезла со всех углов вагона. Мишке сделалось страшно. Он посмотрел в окно и увидел далеко-далеко, в сортировочном парке, множество огней. Там перекликались маневровые паровозы, лязгали буферами вагоны и постоянно что-то кричал в громкоговоритель диспетчер. Мишка повеселел: до него доносился человеческий голос. Но когда он оглянулся и увидел рядом с собой густую темноту, его снова объял страх. Он побежал к выходу. Спрыгнув на землю, Мишка перевел дыхание, хотел юркнуть под вагон стоящего рядом поезда, но вовремя остановился. В этот момент протяжно загудел паровоз, где-то в голове поезда раз-другой лязгнуло сцепление, и этот лязг, передаваясь от вагона к вагону, быстро пробежал до самого хвоста. Груженный тяжелым углем, состав натужно заскрипел, тронулся медленно и плавно, будто прихрамывая, защелкал на стыке рельс. Мишка стоял, боясь шелохнуться, пропускал мимо себя огромные пульманы.

Поезд, который за минуту до этого, казалось, ничем не сдвинуть с места, быстро набирал скорость, и последние вагоны катились уже совсем легко, весело и часто пощелкивая колесами. Прошумел хвостовой вагон, и замерцали, удаляясь, три красных огонька: два вверху и один внизу…

Поезд ушел — стало светлее, Мишка все еще стоял и не решался идти. «А куда идти?» — спросил он себя. Ответа не было, а красные огоньки уходили дальше и дальше, они превратились в маленькие точечки, от этого почему-то опять нахлынула на Мишку такая грусть… Подул холодный ветер, и Мишка залез в вагон, забился в угол. «Часов в двенадцать поезд пойдет обратно, — рассуждал он. — Потом в шесть утра снова придет в город, настанет день…»

Он не успел подумать, что будет делать днем, уснул. Разбудил Мишку какой-то шум, крик. Открыл глаза и, затаив дыхание, сидел ни жив ни мертв. «Вдруг бандиты?..» — подумал он.

— Хлопцы, хватит лазить. Чем этот вагон плох? Петька, зови братву! — услышал Мишка и, узнав голос Федора, своего соседа, обрадовался, хотел броситься навстречу. Но тут же вспомнил, что ему нельзя показываться на глаза знакомым людям, прижался к стене, желая остаться незамеченным.

Федору Петрунину Мишка всегда завидовал. Жизнь он вел вполне самостоятельную. Почти каждый выходной день ездил в город смотреть новые кинокартины, у него много денег и много друзей, которые подчинялись ему: каждое его слово — закон для остальных. Федор не по возрасту высокий и сильный. У него настоящий мужской бас и на верхней губе черный пушок. Он умеет сочинять стихи, но больше озорные — про одноклассниц и даже про учителей. Но такие стихи он учителям не показывает, а в стенгазете были напечатаны про зиму, про Первое мая, про Новый год. Особенно доставалось девочкам, поэтому многие побаивались Федора. Он смотрел на них надменно, сыпал налево и направо эпиграммы и смеялся громко, вызывающе. Он был уверен, что похож на Маяковского, и очень гордился этим…

В этот, многострадальный для Мишки день Федор с друзьями хорошо провел время в городе. Одних кинокартин посмотрели четыре, зарядились на целую неделю. В поселке когда еще будут идти эти фильмы, а они уже их видели! Веселые, шумной ватагой приехали трамваем на вокзал и пришли в тупик, где обычно стоял рабочий поезд. Здесь они влезли в первый вагон и пошли гулять по всему составу, пока Федор не остановил их. Один из друзей Федора увидел Мишку, подошел и, нагнувшись, стал в упор его рассматривать.

— Ребята, скорей сюда!.. — заорал он во весь голос.

На крик прибежали остальные, окружили Мишку, стали посвечивать спичками, рассматривать его, словно диковинного зверька. Последним подошел Федор.

— А ну, что тут за чудо-юдо? — перед ним расступились, и он нагнулся над Мишкой. — О! Да это ж мой сосед! Привет, Мишка! Ты что, тоже в городе был? Вот здорово! Ты смотри, какой пацан, а ночью один не боится!..

— Я не был в городе… — еле выдавил Мишка. Голос его дрогнул. Федор прикрикнул на ребят, чтобы те перестали галдеть, подсел к Мишке.

— Что случилось? — спросил он дружелюбно.

Мишка сквозь слезы, всхлипывая, рассказал все.

— Да, погорел парень, — заключил Федор. — Нашел с кем играть — с Моряком! Чудак! — и он привлек его к себе, обнял так, что Мишкина голова оказалась у него под мышкой, проговорил: — Ничего, не горюй, друг… Поедем домой, переночуешь у меня, а там видно будет. По крайней мере жизнь тебе я гарантирую — не повесят. А может быть, даже и бить не будут, уж я матерей знаю, поверь мне. Она теперь мечтает об одном — чтобы ты нашелся целым и невредимым. Не горюй!

Когда они приехали в поселок, была поздняя ночь, ни в одном доме уже не светилось.

Федор постучал в окно.

— Мам, открой. Это я…

Послышался скрип кровати, затем тяжелые шаги, и Мишка ясно представил себе, как толстая тетка Галина — мать Федора — босая, гордо выпятив свою огромную грудь, утиной походкой идет к двери. Под ее тяжестью с каким-то особым оханьем гнутся половицы, и это оханье слышно даже на улице…