— Копаешься, больной, — и стала помогать ему раздеваться. А потом скрылась за перегородкой, и там что-то зафыркало, захлюпало, зашипело. — Иди мойся. Пока вода не остыла.

Ежась от холода, осторожно, словно по вбитым гвоздям, прошел Яшка по цементному полу босыми ногами в душевую. Вытянул руку — попробовал, какая вода…

— Не бойсь, не бойсь, не обожжешься, — женщина нагнула Яшкину голову под упругие струи воды и принялась мылить. Яшка хотел спросить: «А как же бинты, они ведь намокнут?», но промолчал. Пусть делает что хочет, ей виднее.

Мигом помыла Яшку женщина и так же быстро принялась вытирать его жестким полотенцем. Яшка и опомниться не успел, как очутился в просторных солдатских кальсонах с длинными подвязками у щиколоток.

Под бинт попала вода, и поэтому тело чесалось нестерпимо. У Яшки болела голова, всего ломало, ноги подгибались от слабости, но он крепился.

Женщина провела Яшку коридором в какую-то комнату и там, дрожащего, передала девушке в больничном халате. Девушка посадила его на белую табуретку и стала развязывать бинт. Размотав его, она бросила в ведерко, а Яшку положила на длинный, покрытый холодной клеенкой стол. Пришел врач и приказал снять прилипшую к ране вату. Яшка вздрогнул от боли, кто-то схватил его ноги и прижал к столу. Голова закружилась, он уж подумал, что умирает, но тут его ноги отпустили. Резкая боль прекратилась, и только воздухом холодило обнаженную рану, края которой слегка пощипывало.

Врач похвалил рану и приказал обработать ее и наложить повязку. Он сказал, чем обработать и какую сделать повязку, но Яшка не запомнил, со страхом думал лишь о том, как перенести эту обработку.

Однако процедура оказалась безболезненной и даже приятной. Мягким тампоном из ваты, смоченным каким-то раствором, сестра осторожно водила вокруг раны, оттирала что-то. Она выбрасывала тампон, делала другой и, словно знала, где раньше чесалось под бинтами, проводила по этим местам прохладной ваткой, удаляла неприятный зуд. Потом так же осторожно накрыла рану мягкой, пахнущей лекарствами подушечкой и перебинтовала спину и грудь.

Измучился Яшка от всего, сам не смог даже до койки дойти. Сестра провела его, уложила. Лег Яшку в чистую, чуть влажную постель, согрелся и быстро уснул.

Первое, что увидел Яшка, открыв глаза, — большую комнату и в ней множество коек. Рядом с ним лежал, весь в бинтах, бледнолицый мальчишка. Он смотрел в потолок и о чем-то думал. Почувствовав на себе Яшкин взгляд, мальчик скосил на него глаза: поворачивать голову ему было нельзя.

Яшка улыбнулся. Мальчик тоже хотел улыбнуться, но почему-то или раздумал, или не смог, погасил зародившуюся было улыбку. «Наверное, ему очень больно, — подумал Яшка. — Я-то еще ничего, оказывается…»

— Откуда ты? — спросил тихо Яшка.

В ответ мальчик снова скосил глаза и ничего не сказал. В глазах его был испуг и какая-то обреченность.

Пришла сестра.

— О, сегодня ты герой! А вчера совсем раскис.

Яшка смутился, и она обратилась к его соседу:

— Ты как себя чувствуешь?

Ничего и ей не ответил Яшкин сосед, а только как-то испуганно заморгал глазами.

— Ну-ну… Все будет хорошо, — успокоила она его. — Сейчас перевяжем тебя…

Пришли две санитарки с носилками, и мальчика унесли.

После перевязки Яшка снова попытался заговорить со своим соседом.

— Больно?

Тот склонил голову чуть набок и что-то прошептал. Глаза его были виноватые и непонимающие.

— Больно, да? — снова спросил Яшка.

Мальчик чуть заметно повел глазами из стороны в сторону.

— Нет? — удивился Яшка. — Ну да, задавайся больше! Не знаю я, что ли? Тебя звать-то как?

И снова мальчик сказал глазами «нет».

— Что, не знаешь, как тебя зовут? Нет? Чудно! Или ты не русский? — догадался Яшка. — Поляк? Эстонец? Литовец?

Яшкин сосед виновато смотрел на него, моргал, словно вот-вот заплачет, и ничего не говорил.

— Да, беда с тобой, — огорченно проговорил Яшка и сочувствующе посмотрел на мальчика. — А в школе какой иностранный язык учили? У нас немецкий был. А у вас? Дойч понимаешь?

Мальчик вдруг оживился, глаза его засмеялись, и на них заблестели слезы.

— Тоже немецкий учили? Вот здорово! Тогда мы с тобой поговорим. Как твое наме? Наме? Мое — Яшка, а твое?

— Карл, — тихо прошептал мальчик.

— Карл? Карлушка, значит. Со мной в школе учился Карл. Только тот был черный и толстый, а ты какой-то длинный и худой. Чего ты такой худой? Ну, как тебе сказать? Варум шмаль?

Карл улыбнулся.

Подошла сестра, сказала Яшке:

— Ты, Воробьев, не беспокой соседа, ему нельзя разговаривать.

— Да он и не разговаривает. Это я его развлекаю. Ему ж, наверное, скучно тут одному?

— Развлекай, только не очень, — посоветовала сестра.

Яшка подмигнул соседу, но развлекать его перестал. И только время от времени они встречались друг с другом глазами и улыбались.

Яшка был ходячим — он мог вставать, ходить, в хорошую погоду ему разрешалось выйти во двор больницы, погреться на солнышке. Однажды он увидел у забора голубенький цветок, сорвал его и принес своему соседу.

— Возьми. Блюмен.

— Блюмен, — прошептал Карл и поблагодарил: — Данке…

— Битте, — сказал Яшка, присев на свою койку, — У тебя отец есть? Фатер?

Карл покрутил головой:

— Фронт капут…

— А-а, — протянул огорченно Яшка, — погиб. А мутер?

— Капут… Бомба…

Яшке еще больше стало жаль мальчика, и он мысленно дал себе слово во всем помогать ему. Заметив у Карла на глазах слезы, он поспешил успокоить его:

— Не горюй, Карлуш… У меня тоже фатер капут. Брат — брудер, понимаешь? Раненый. На фронте ранило. А мутер мой дома. Я ей письмо нашрайбер, а ответа что-то долго нет. Не горюй, скоро война капут. Уже наши под Берлином. Берлин капут, Гитлер капут — и все.

Яшка заметил, что Карл побледнел и испуганно заморгал, кусая губы.

— Успокойся, Карлушка, — сказал Яшка. — Смотри, какой у меня нож. Это мне один солдат подарил. Он у фрица отнял на фронте. Смотри — ложка, вилка и нож. И все разделяется. Хочешь, этот нож будет нам на двоих? Тебе ложка, а мне вилка? Ножом будем пользоваться вместе — хлеб резать или еще что-нибудь. Возьми. — Яшка протянул ему ложку, но, поняв, что тот не может поднять руку, положил ему под подушку. — Твоя будет.

Карл поблагодарил его, и они надолго замолчали.

— Какие у меня вещи были хорошие! — заговорил снова Яшка, ударившись в воспоминания. — Все пропало. Аллее капут. Вещмешок остался под кроватью в доме фон барона, а в нем книжка интересная — «Одиссея». Жалко. Теперь такую не достанешь. А еще у меня был пистолет. Маленький, во-о-т такусенький. Кляйн пистоле. Но настоящий. И патроны — все было. Выручил он меня здорово. Если бы не он, мы бы с тобой тут, пожалуй, не разговаривали. Когда меня ранило, сознание потерял, и кто-то из солдат, наверное, подобрал пистолет. Ну, да пусть, мне он теперь ни к чему, а солдату пригодится. Книжку жалко. И остался у меня из тех вещей один этот ножик. Случайно уцелел: он у меня в кармане был. И то чуть не забыл в тумбочке. Хорошо, Галя нашла его вовремя да принесла. Мировой нож, правда? Гут?

Разговорчивым Яшка стал. Вплетает в свою речь немецкие, польские, украинские слова, а Карл слушает, делает вид, будто все понимает.

Доволен Яшка своим новым другом, особенно доволен тем, что Карл не знает ни слова по-русски, и Яшка как может развлекает его. Недаром учил он немецкий, знал бы, что пригодится, так занимался бы им в школе как следует. И еще хорошо, что у них там, в Прибалтике, тоже немецкий учат. Учи Карл в школе английский или французский, — как бы они вот теперь поняли друг друга? Только чудно, что же они, немецкий учили, а русский нет?..